Media

Карані і крылы — мой шлях да ідэнтычнасці

Таццяна Нядбай — беларуская паэтка і перакладчыца, нарадзілася ў Полацку ў 1982 годзе. У 2014 годзе яна дэбютавала са зборнікам паэзіі «Сірэны спяваюць джаз», за які атрымала прэмію імя Максіма Багдановіча.

Прыхільнасць да правоў чалавека і беларуская культура з'яўляюцца неад'емнай часткай яе жыцця і творчасці, як і супрацьстаянне наступствам расійскай імперскай палітыкі для яе радзімы.

Таццяна Нядбай зараз з'яўляецца прэзідэнткай Беларускага ПЭНа — арганізацыі, якой давялося пакінуць краіну праз пераслед і рэпрэсіі. Сама Таццяна таксама вымушаная была з’ехаць і цяпер жыве ў Польшчы.

У сваім эсэ для праекта «Беларусь — Зазірнуць у будучыню» яна разважае, што значыць беларуская ідэнтычнасць для яе асабіста і яе жыцця, і што можна зрабіць, каб захаваць беларускую культуру ў будучыні.

DEUTSCHE VERSION


Падпісвайцеся на наш тэлеграм-канал, каб не прапусціць нічога з галоўных навін і найважнейшых дыскусій, якія ідуць у Нямеччыне і ў Еўропе. Гэта па-ранейшаму бяспечна для ўсіх, у тым ліку для грамадзян Беларусі і Расіі.


 

«Вузел надзеі» / © Тосла

Пішучы гэты тэкст, я спрабавала зразумець, што ж зрабіла мяне такою, якою я сёння ёсць. Асэнсаваць, адкуль бярэцца гэтае адчуванне беларускасці, як яно падтрымлівае і дазваляе рухацца наперад. І, нарэшце, знайсці тыя элементы свайго досведу, якія маглі б дапамагчы іншым у пошуку і развіцці ідэнтычнасці. Гэта не проста развагі, але і спроба знайсці штось большае, што натхняе на стварэнне культуры і адукацыі будучыні.

Антрапалагічныя раскопкі памяці: вытокі

Калі я чую, што ў нас спрэс русіфікаванае грамадства ды «ўсё прапала», згадваю, што і я не мусіла здарыцца беларускай. Я не вырасла ў беларускамоўнай сям’і, непапраўна мала ведала пра гісторыю Беларусі, мая сям’я не мела выразных беларускіх традыцый. Мяне лёгка можна было б назваць «манкурткай» і «рэнегаткай» — ды паставіць крыж. Што ж стварыла мяне як беларуску? Што ў маім дзяцінстве і юнацтве выгадавала ўва мне адчуванне беларускасці?

У пятым класе ў нашай школе з’явіліся два класы з беларускай мовай навучання — «В» і «Г». Рускамоўнымі засталіся «А» і «Б». Я слаба памятаю дыскусіі тых часоў у сям’і, з дзецьмі нічога не абмяркоўвалася наогул, але з аргументаў, якія даляталі і аселі, я чула, што пасля заканчэння такіх класаў немагчыма будзе паступаць ва ўніверсітэт, бо няма ўніверсітэтаў з беларускай мовай навучання.

Наогул, не памятаю, каб у нашай сям’і абмяркоўвалася тэма нацыянальнага. Мая адстароненасць ад гэтага канцэпту праявілася ў некалькіх выпадках.

Аднойчы ў музычнай школе мяне спыталі (трэба было для нейкіх фармуляраў), якая ў мяне нацыянальнасць, а я разгубілася — не ведала, што адказаць.

Другі выпадак быў звязаны з нядзельнай школай, якую наведвалі мае аднакласніцы. Яны запрасілі мяне — і я далучылася: вывучала мову (ну і што, што іўрыт), танцы, спевы. Часам у мяне пыталіся, ці ёсць у сям’і яўрэі, і я няўпэўнена адказвала, што няма. У спектаклі да Пурыма мне далі ролю Амана: у адказны момант трэба было з п’яным выглядам падаць тварам у салат. Я сумленна выканала задачу, хоць значэння гэтай сцэнкі тады не разумела. Толькі праз гады ўсвядоміла ўсю камічнасць сітуацыі.

Нацыянальнасць доўгі час не існавала для мяне як значная катэгорыя.

Разам з тым нацыянальнае імкліва ўрывалася ў прастору з падручнікаў беларускай літаратуры. І не пераконвала. Адчувалася, што сацыяльна прымальна і правільна будзе любіць Беларусь… Дзевяностыя былі напоўненыя рыторыкай «адраджэння», «свядомых беларусаў» ды іншым, што, аднак, не знаходзіла водгуку. Пафас, які ліўся з наратываў школьнай праграмы па літаратуры, прабіваючыся праз «цяжкую мужыцкую долю» і «працу на зямлі», быў чужым. Узнёслыя словы пра Радзіму праляталі, абміналі ды асядалі — як пералётныя птушкі на правадах — на радках школьных сачыненняў, каб знікнуць за даляглядам у момант атрымання добрай адзнакі. Потым прыйшоў перыяд бунту, мы задавалі настаўнікам пытанні: чаму, калі першыя свае словы мы прамовілі на рускай мове, беларуская для нас — родная?! Такім чынам, школа прынесла хутчэй адмаўленне беларускага.

Сям’я ж, як відаць з апісанага раней, не задавала нейкіх рамак у маім фармаванні нацыянальнай ідэнтычнасці, хаця фармальна ў пашпартах бацькоў (а таксама іхных бацькоў) былі прапісаныя нацыянальнасці — рускія і ўкраінцы. Цікава, што на ўсход ад Браншчыны ды Смаленшчыны мае продкі, наколькі мне вядома, не забіраліся. І калі з украінскімі сваякамі сітуацыя яснейшая (яны былі ўкаранёныя ва ўкраінскія тэрыторыі), то наконт «рускіх» пытанне (прынамсі, для мяне) застаецца адкрытым.

Зрэшты, сама я нарадзілася ў Полацку. Гэты горад, вядома, спакушае і зваблівае ў пэўную сістэму каардынат, але мой полацкі патрыятызм быў мала звязаны з нацыянальнай ідэнтычнасцю. Будучы шчырай з сабою, разумею: ніякія геаграфічныя месцы нараджэння (ні мае, ні продкаў) не мелі б вялікага значэння, калі б я сама яго ім не надавала. Тым больш што стае прыкладаў адваротнага: тыя, хто «нарадзіўся тут», могуць бачыць сябе суб’ектамі іншых ідэй і праектаў.

Вось жа, падавалася, нішто не абяцала мне беларускай перадвызначанасці — ні сям’я, ні школа, ні дух першай паловы дзевяностых з іх беларусізацыяй. Але пад канец дзевяностых (зрэшты, тады гэта ўжо не было трэндам) адбыўся цалкам свядомы беларускі выбар.

Беларускасць як свядомы выбар

Некалі я казала ўжо, што ў Беларусь мяне прывяло сяброўства. Гэта і праўда, і разам з тым — пэўнае спрашчэнне: людзі могуць прыходзіць і адыходзіць, а ідэя, завязаная толькі на іх, не прыжылася б. Пры гэтым асяроддзе, што спакушае блізкаю табе метафізікай, з якім хочацца сябе атаясняць, безумоўна, адыгрывае ролю ўрадлівай глебы, якая дае тую самую «жыццёвую сілу», каб «буйна ўскаласіла», а тады ўжо — «не спыніць, не стрымаць». Гэта як каляднікі, якія прыходзяць у тваё жытло ў Святы вечар, а пасля ты ідзеш у ноч разам з імі, адчуваючы магію кожнаю сваёю клеткаю. Гэта як, урэшце, мяняючы здымныя кватэры, хостэлы, гатэлі, у нейкі момант, апынуўшыся ў пэўнай прасторы, адчуць сябе дома. Адчуць сябе адказнай за парадак у гэтым месцы, адчуць, што ты суб’ект і ўласніца, якая вось гэтымі рукамі спрычыняецца да ладу або бязладдзя. Беларуская ідэнтычнасць запальваецца ў табе як зорка разам з гэтым пачуццём адказнасці — за зробленае і нязробленае.

З гэтым выбарам не ўсё проста. У нейкі момант ты проста хочаш мець беларускасць як стабільную і важную частку сваёй ідэнтычнасці — але не як сцяг ці транспарант і тым больш не як тое, што трэба бараніць (няма нічога кепскага ў змаганні за сваё — але чаму трэба гэтае права адстойваць, а не проста быць той, кім хочаш?). Хочаш карыстацца мовай як сродкам камунікацыі, а не рабіцца фігурай у невялікім горадзе, дзе хтосьці абавязкова скажа, якая ў цябе «прыгожая беларуская мова», а той запатрабуе «гаварыць нармальна», а гэты паспрабуе паправіць памылкі і параіць спачатку вывучыць мову, а потым размаўляць на ёй. Я мару, каб хутчэй прыйшлі часы, калі беларуская мова на нашых вуліцах перастане выклікаць дадатковую турбулентнасць.

Вышэй я дазволіла сабе блазнаватыя словы пра пафас беларускай літаратуры — гэта сёння ўжо я разумею, што людзі гінулі за магчымасць быць беларусамі, гэта сёння ўжо цаню і шаную досвед і даробак папярэдніх пакаленняў, працягам якіх сябе адчуваю. Але разумею таксама, што пераканала мяне ў гэтым не школьная беллітаўская праграма (у якой ставала годных аўтараў і твораў), а — насуперак школьнай праграме — сябры, паплечнікі, калегі, якія стваралі матрыцу, праз якую, калі да яе падключаешся, адчуваеш сваім ужо і несамавіты школьны белліт, і тое, што з яго выпадае. І даведваешся, захапляешся, актывуеш у сабе гэтую опцыю — быць беларускаю. Робішся часткай таго, што было да цябе, што зрабіла магчымым табе сёння быць такою, якая ты ёсць, называеш гэта сваім. Ты пачынаеш бачыць у гэтым люстэрку свой адбітак, якога раней не заўважала.

Сёння мы фіксуем вялікую колькасць парушэнняў культурных правоў, знішчэння беларускай культуры, звужэння прасторы выкарыстання беларускай мовы,  нават — дадатковыя рэпрэсіі і катаванні для беларускамоўных. Гэта ўсё жудасная і непрымальная сітуацыя. Але я з аптымізмам гляджу ў будучыню і пэўная, што нават у сённяшніх неспрыяльных умовах мы выжывем. Не толькі таму, што нас пакуль не расстрэльваюць (сумны жарт мог бы атрымацца, калі б у турмах і ад рэпрэсій не гінулі нашыя паплечнікі). Часам нашая справа можа падавацца безнадзейнай, але насамрэч давайце зірнем на гэта як на досвед незнішчальнасці і невераемнага выжывання: нас нібыта няма, але — вось жа і ёсць мы. Тое, што нас не забівае, робіць нас несмяротнымі.

Так, раз на нейкі час пачынаецца новы цыкл і з’яўляюцца чарговыя неафіты. У гэтай пачатковай беларускасці, безумоўна, ёсць і свае мінусы: там, дзе можна было б абапірацца на досвед папярэднікаў і працягваць рост з пэўнай ужо вышыні, «новыя» беларусы адкрываюць у сабе нулявых пацыентаў і пачынаюць праходзіць шлях ад самага пачатку, набіваючы гузакі, якіх можна было б пазбегнуць, калі б быў папярэдні даробак. Але з іншага боку, ёсць і плюсы: усвядомленасць робіць гэты выбар асэнсаваным, што можа дадаваць упартасці. А адсутнасць ведаў пра досведы паразаў ці гісторыі няўдач можа спрыяць смеласці і адвазе — такіх карысных для руху наперад (асабліва калі не здагадваешся, што сітуацыя складаная і безнадзейная).

Калі я кажу, што беларускасць у нашых умовах — гэта часта свядомы выбар, люблю згадваць гісторыю з перапісамі насельніцтва. У 2019 годзе падчас перапісу роднаю беларускую мову назвалі 54 %, а беларускамоўнымі назваліся 26 % (для параўнання: паводле перапісаў 1999-га і 2009 гадоў роднай мовай беларускую назвалі 73 % і 53 % адпаведна, а беларускамоўнымі назваліся 37 % і 23 %). Мне цяжка ўявіць, што кожны чацвёрты ў нашай краіне ў 2019 годзе быў беларускамоўны — каб жа ж так! Але добра ўяўляю сабе канструяванне рэчаіснасці, свядомыя адказы падчас перапісу — як праяву грамадзянскай пазіцыі, як заяву urbi et orbi пра важнае.

Калі кажу пра безнадзейнасць справы, згадваю, што 2020 год не здарыўся на роўным месцы, ён не стаў бы магчымы, калі б не папярэдняя штодзённая праца грамадзянскай супольнасці, у тым ліку культурніцкіх праектаў ды ініцыятыў (нават калі неафітам 2020-га магло падавацца, што ўсё раней рабілася няправільна). Дый добра памятаю акцыі за незалежнасць канца 2019-га, калі некалькі дзясяткаў людзей з бел-чырвона-белымі сцягамі хадзілі па Мінску. Памятаю нежаданне дэмакратычных кандыдатаў на прэзідэнцтва ў 2020-м выкарыстоўваць бел-чырвона-белы сцяг. І памятаю 16 жніўня 2020-га, калі ўвесь Мінск быў у бел-чырвона-белых колерах. Тое, што рэжым з нашым сцягам (і яго прыхільнікамі) робіць сёння, толькі ўзмоцніць сімвалічную вагу і значэнне сцяга ў будучыні. А пакуль мы будзем працягваць рабіць сваю штодзённую працу.

Мой асабісты шлях да беларускай ідэнтычнасці паказвае, як важна ствараць умовы для таго, каб людзі маглі рабіць такі выбар свядома і асэнсавана, а далей — падтрымліваць і ўмацоўваць яго.

Часта паўстае дыскусія пра тое, ці была прымусовая беларусізацыя ў дзевяностыя — або гэта міф і страшылка. Без размовы пра гэта цяжка ўявіць сабе і развагі пра тое, што ж рабіць у будучыні, калі ў Беларусі пачнуцца дэмакратычныя змены. Гісторыя пра бел-чырвона-белы сцяг, на мой погляд, сведчанне аднаго: дзяржаве дастаткова хаця б адпусціць лейцы і не замінаць — і ўсё з часам усталюецца само сабою.

Разумеючы, што мусіць быць і сістэмная палітыка дзяржавы ў падтрымцы ды развіцці беларускай культуры, я з жахам думаю пра нашую сістэму адукацыі і заідэалагізаванасць сферы культуры. Слаба веру ў здольнасць цяперашніх чыноўнікаў ад адукацыі і культуры зрабіць прывабныя навучальныя праграмы, якія хаця б не адштурхоўвалі вучняў ад нацыянальнай культуры. Праблема не ў адсутнасці адпаведнага матэрыялу (ён ёсць), а ў закарэласці чыноўніцкага мыслення і агулам у надта невысокім узроўні сённяшняй гуманітарнай адукацыі, што немагчыма будзе выправіць хутка.

Як выйсце для будучыні — і тады не будзе неабходны ніякі прымус — бачу фінансавую (грантавую) падтрымку дзяржаваю незалежных культурніцкіх і адукацыйных ініцыятыў. Умоўна кажучы, каб бюджэт на культуру ішоў не столькі на праграмы ўласна Мінкульта, колькі на недзяржаўныя ініцыятывы, дзякуючы якім да 2020-га года, насуперак абставінам, поле беларускай культуры магло быць плённым, цікавым, прывабным, натхняльным для тых, хто захацеў бы далучыцца да гэтай матрыцы. На мой погляд, адным з прыярытэтаў мусяць быць праекты, скіраваныя на пабудову супольнасці, гарызантальных сувязяў, і пры гэтым з моцнай каштоўнаснай арыентацыяй.

Два прыклады

Дзеля пазітыўных прыкладаў магу назваць дзве ініцыятывы, якія для мяне канкрэтна (для прафесійнага ды асабовага росту і для інтэграцыі ў прафесійную супольнасць) зрабілі не менш, чым школьная і ўніверсітэцкая адукацыя: у сферы літаратуры гэта майстар-класы (конкурсы) для маладых літаратараў, у сферы правоў чалавека (і шырэй — падыходу, заснаванага на правах чалавека як канцэптуальнай рамкі дзейнасці) — Беларуская праваабарончая школа. Перакананая, што ў многіх з тых, хто сёння адыгрывае істотную ролю ў беларускай справе, ёсць свае падобныя школы, курсы, праекты, якія ўцягваюць у арбіту і становяцца асяроддзем для росту і дзейнасці. Тут я спынюся толькі на некаторых з тых, якія сталі ключавымі для мяне.

Конкурсы маладых літаратараў — 3-5 дзённыя майстар-класы, што праводзіліся Беларускім ПЭНам у нулявых і пачатку дзясятых. Уявіце сабе: з усёй краіны збіраюцца два дзясяткі маладых аўтараў, якія, як правіла, не ведаюць адно аднаго і, магчыма, толькі па імёнах ведаюць старэйшых калег. На некалькі дзён адбываецца поўнае паглыбленне гэтых дваццаці пачаткоўцаў і шэрагу майстраў у літаратуру — паэзію, прозу, пераклады. Адбываецца супольнае абмеркаванне напісаных раней і дасланых на конкурс твораў, гучаць практычныя парады, чытаюцца лекцыі пра гісторыю літаратуры і сучасную сітуацыю, даюцца практычныя заданні, вынікі якіх тут жа агучваюцца і абмяркоўваюцца. Гэты кактэйль (зрэшты, іншы кактэйль таксама прысутнічае) уперамешку з нефармальнай камунікацыяй вечарам, які пераходзіць у ранак, дае не толькі магутны творчы імпульс, але і інтэгруе маладых аўтараў у літаратурнае асяроддзе, знаёміць усіх з усімі, фармуе творчыя, прафесійныя і сяброўскія сувязі. Мне падаецца, гэта можна параўнаць з супольнасцямі выпускнікоў добрых універсітэтаў пасля гадоў якаснага навучання разам.

Беларуская праваабарончая школа — адукацыйна-асветніцкая ініцыятыва, якая існуе з 2006 года. Яна закладае каштоўнасны падмурак і дае практычныя веды ў галіне правоў чалавека. Некалькі ўзроўняў навучання — ад пачатковага да прасунутага — з міксам розных фарматаў і тэхнік, з істотным складнікам нефармальнай адукацыі і камунікацыі спрыяе не толькі асвеце тых, хто прыйшоў вучыцца, але і ўсё той жа інтэграцыі новых актывістаў у грамадзянскую супольнасць, знаёмства іх і паміж сабою, і з дасведчанымі праваабаронцамі ды экспертамі — і ўсё гэта з моцнай каштоўнаснай базай, на аснове якой фармуецца праграма, з ведамі, арыентаванымі на практычны падыход, скіраваны на абарону і адстойванне правоў. Эксперты школы — прадстаўнікі ключавых беларускіх праваабарончых арганізацый, што робіць праект і яго вынікі супольным дасягненнем. Улічваючы, што падыход, заснаваны на правах чалавека, ёсць абавязкам не толькі праваабаронцаў (яго трэба ўкараняць ва ўсю дэмакратычна арыентаваную дзейнасць), выпускнікі такіх інтэнсіваў робяцца носьбітамі не толькі праваабарончых кампетэнцый, але і важных каштоўнасных рамак, што будуць карысныя ва ўсіх сферах дзейнасці і актывізму.

Не перабольшу, калі скажу, што мая дзейнасць у Беларускім ПЭНе сёння шмат у чым стала магчымаю дзякуючы ўдзелу ў пэнаўскіх майстар-класах для літаратараў. А як праваабаронцы моцны старт мне дала Беларуская праваабарончая школа. Вось на падтрымку такіх праектаў, я перакананая, мусяць арыентавацца будучыя міністэрствы культуры і адукацыі, каб прывабіць да беларускай культуры і задаць для любой дзейнасці каштоўнасную рамку, вызначаную правамі чалавека. А пакуль што — гэтыя ды іншыя такія ініцыятывы мусяць існаваць для беларускай грамадзянскай супольнасці дзякуючы падтрымцы донараў.

У якасці высноў:

Безумоўна, ёсць сем'і, дзе беларускасць ідзе з чалавекам ад нараджэння, але гэта не адзіны шлях. Нават калі чалавек не меў беларускамоўнай сям'і, важнае асяроддзе, якое дае магчымасць зрабіць выбар, падтрымаць яго і развіць. Беларускасць — гэта не толькі тое, што перадаецца, але і тое, што свядома выбіраецца, каб стаць часткаю чагось большага, чым ты сам. І гэта выбар, які фармуе будучыню.

Кожны новы чалавек, які выбірае беларускасць, робіцца часткаю вялікай гісторыі, якая не перарываецца нават у самых цяжкіх умовах. Але гэтага выбару не стае, калі няма падтрымкі, глебы для росту і развіцця. Мы ствараем такую глебу штодзённай працай: праз культуру, адукацыю, супольнасці. Гэта праца, якая можа здавацца непрыкметнай, але менавіта яна забяспечвае будучыню, у якой беларускасць перастае быць выключэннем, бо робіцца нормаю.

Беларускасць сёння — гэта не проста выбар, але і адказнасць. За тое, каб зробленае да нас не згубілася, каб нашыя намаганні сталі падмуркам для новых пакаленняў. Беларускасць — як агонь, які трэба не толькі запаліць, але і перадаць далей. І гэта агонь не супрацьстаяння, а стварэння, які будзе свяціць нават тады, калі здаецца, што вакол адна толькі цемра.

Мы не можам стаць моцнымі паасобку. Беларускасць — гэта не толькі пра асобу, але і пра супольнасць, што дапамагае людзям знаходзіць сябе ў гэтым свеце. Мы маем патрэбу адно ў адным, у падтрымцы і супрацы, каб з кожным годам больш людзей адчувалі, што Беларусь — гэта не толькі зямля, але і дом, які мы будуем разам.

Магчыма, сённяшнія ўмовы здаюцца неспрыяльнымі, але я веру, што будучыня беларускай культуры залежыць ад нас. Ад нашай здольнасці марыць, працаваць і заставацца сабою. Гісторыя неаднаразова паказвала: тое, што сапраўднае і жывое, заўсёды знаходзіць шлях да існавання. І Беларусь знойдзе свой шлях, дзякуючы нам і тым, хто прыйдзе пасля нас.

Support dekoder

Related topics

Gnoses
en

Восточнославянские языки

Исторические взаимосвязи трех восточноевропейских языков — беларуского, украинского и русского — сейчас по понятным причинам вызывают интерес далеко за пределами узкого круга славистов и специалистов по средневековью. Вопрос об их связях попал в фокус всеобщего внимания, поскольку Владимир Путин, стараясь оправдать свою военную агрессию против Украины, приводит якобы исторические факты, в том числе из области истории языка. В частности, в своей статье «Об историческом единстве русских и украинцев» Путин пишет, что будто бы «славянские и другие племена на громадном пространстве — от Ладоги, Новгорода, Пскова до Киева и Чернигова — были объединены одним языком». Как бы мимоходом уточняя: «сейчас мы называем его древнерусским». Автора трудно заподозрить в подлинно филологическом интересе к предмету: самостоятельность языков он изображает как нечто, что равнозначно самостоятельности того или иного народа, той или иной страны, из чего следуют вполне конкретные политические выводы и притязания. Ведь если принять как факт, что когда-то в прошлом беларуский и украинский языки откололись от русского языка — а это заблуждение с Путиным разделяют очень многие, — то разве они не представляют собой всего лишь варианты, диалекты русского? А если это так, то разве не должны беларусы и украинцы в конце концов считаться, на самом деле, русскими?

DEUTSCHE VERSION

 

В статье Путина речь идет о территориях, занимающих значительную часть сегодняшней Украины, Беларуси и европейской России1. В Средние века их занимала Киевская Русь. Население этого княжества говорило на всевозможных народных говорах: финских, балтийских, но более всего — на восточнославянских говорах, составляющих одну из трeх ветвей славянских языков и диалектов. Название «Русь», согласно наиболее распространенной теории, происходит от прибалтийско-финского слова ruotsi, вероятно, восходящего к северогерманскому слову со значением «гребец». Соответственно, первоначально это слово подразумевало не восточных славян, а викингов, известных так же как «варяги», которые по таким рекам, как Нева, Волхов, Двина и Днепр шли от Балтийского моря через восточнославянские земли на Черное море и в Константинополь. 

Для защиты своих торговых путей по ходу следования они создавали опорные пункты, из которых вырастали местные центры власти. В конце IX века удалось объединить крупнейшие из них — Новгород на севере и Киев (Киïв) на юге. Новое княжество оставило себе название «Русь». Вскоре варяги, скандинавы по происхождению, приспособились к восточнославянскому большинству — в том числе в том, что касается использования его языка. Со временем слово «Русь» стало общепринятым названием всех восточных славян.

«Русь» — это не страна «русских»

Путин далеко не первым назвал это средневековое государство и его язык «древнерусскими». Это обозначение как минимум ошибочно: оно предполагает, что жившие тогда на этих землях люди были русскими и что говорили они на какой-то форме именно русского, а не беларуского или украинского языка. Что, в свою очередь, заставляет нас думать, будто русский язык, во-первых, существовал уже в раннем Средневековье, во-вторых, был тогда единственным восточнославянским языком и, в-третьих, до наших дней в общем и целом остался таким, как был. Беларускому и украинскому в этой картине отводилась роль позднейших ответвлений. Но первоначально под «русским» понимали то, что входит или когда-то входило в состав государства Русь2. От украинского и беларуского русский язык в конечном счете отличается лишь тем, что ему «повезло» исторически: он унаследовал свое название от «Руси» без дополнений в виде приставок («мало-» или «бело-»). И это историческое «везение» в конечном счете связано с перевесом сил, который начиная с XVII века складывался в пользу Московского царства.

О языках Киевской Руси

Обо всем этом вполне можно было бы не знать и не помнить: в конце концов, какое отношение возраст языка, языковая ситуация в Средневековье и даже в наше время имеют к сегодняшнему национальному суверенитету или к независимости страны? Однако подобные представления имеют большую власть над умами, поэтому невозможно обойтись без разговора о языках восточных славян, их истории, возрасте, происхождении и взаимоотношениях. При этом важно различать две формы бытования языка. С одной стороны, литературный язык в современном смысле (применительно к ранним эпохам речь тут идет о надрегиональных письменных формах языка, которые немногие грамотные люди использовали в сфере высокой культуры); а с другой стороны, устные говоры, которыми в повседневной жизни пользовались широкие группы населения.

 эта относится к XIII или XIV веку. / Фото © public domain, CC0 1.0 Universal

В быту жители Киевской Руси говорили на своих восточнославянских говорах (или на балтийских и финских говорах). Применительно к этой эпохе невозможно найти четко разграниченные предтечи трех будущих восточнославянских языков. У говоров, которые были сильно отделены друг от друга географически, отличия были существенны. Но грань между говорами соседних местностей бывала очень размытой, а переход между ними — очень плавным. Историю этих восточнославянских говоров можно рассказать коротко: как всякая разновидность языка, они менялись на протяжении столетий, но оставались средством коммуникации широких групп населения до самого ХХ века и продолжают существовать по сей день. При этом мы до сих пор наблюдаем плавные переходы между разными говорами, даже поверх сегодняшних государственных границ. Но это совершенно обычная вещь для любых говоров во всех остальных частях Европы: например, на границе между Нидерландами и Германией или между Португалией и Испанией. 

Восточнославянские говоры существовали в основном в устной форме, они редко находили отражение на письме. Но сохранились тексты бытового характера, написанные на бересте (часто это короткие личные сообщения). Чаще всего их находят в Новгороде, но в других районах — тоже. Эти тексты отражают местные говоры. Гораздо более схематичный и формализованный юридический язык также был восточнославянским. В первую очередь это касается обширного корпуса текстов, который обычно именуется по-русски «Русской правдой» и который следовало бы назвать «Правдой Руси». Короче говоря, восточнославянский был языком мирских, светских текстов. Но на Руси, подобно другим частям средневековой Европы, большая часть письменности носила религиозный характер. Пока в религиозной культуре Запада — и, следовательно, во всей письменной культуре и литературе — доминировала латынь, точно так же в восточнославянском пространстве господствовал импортированный язык, получивший название церковнославянского.

Путь церковнославянского языка

Церковнославянский язык пришел на Русь окольными путями. Он был создан в IX веке братьями Константином (впоследствии принявшим монашеское имя Кирилла) и Мефодием, двумя священниками на службе у Византии. И создали его братья-миссионеры для обращения западных славян в тогдашней Моравии. Чтобы познакомить славян с текстами Священного писания на «их» языке, Кирилл и Мефодий, которых иногда именуют «славянскими апостолами», скомбинировали свой собственный южнославянский диалект с более сложными синтаксическими структурами и с более абстрактной лексикой по греческому и латинскому образцу. Кирилл разработал для этого языка особый алфавит — глаголицу. На короткое время Рим признал этот язык, называемый теперь старославянским, первым и единственным из современных (хотя, в конечном счете, старославянский был плановым языком, не будучи ни для кого родным), который пригоден для богослужения наряду с латынью, греческим и древнееврейским. 

Кирилл и Мефодий. / Foto © Mikuláš Klimčák (художник), Peter Zelizňák (фотограф), CC-BY-3.0

Миссия в Моравию закончилась неудачей: распространение там в итоге получила латинская литургия. Ученики Кирилла и Мефодия вскоре вынуждены были бежать, многие — в Болгарское царство. Здесь возник названный именем Кирилла, но не им созданный кириллический алфавит, мало опирающийся на глаголицу, а гораздо больше заимствовавший у греческого. Впоследствии именно он лег в основу письменности православных славянских народов. Когда в конце Х века великий князь Руси Володимир (так пишется это имя по-украински, наследуя восточнославянскому образцу), или Владимир (так имя пишется по-русски, в соответствии с церковнославянской традицией), со своей дружиной принял христианство, церковнославянский язык с кириллицей стали инструментом обращения населения. Восточные славяне той эпохи, видимо, отчасти понимали церковнославянский, который по сути был южнославянским, или, по меньшей мере, он не был им настолько чужд, как греческий или латынь.

Языковая конкуренция в Москве и в Литве

Киевская Русь распалась в XIII веке. Восточные части стали данниками Золотой Орды. Позже, в XIV–XV веках, здесь возникло и выдвинулось на лидирующие роли малозначительное прежде Московское княжество. В Московской Руси, из которой выросло Московское царство, языки не менялись ролями до самого XVII века: восточнославянский в смысле всех своих разнообразных говоров оставался языком повседневности и светской культуры, а текстов на нем писалось немного. Церковнославянский, в свою очередь, был языком высокой культуры. Результатом стала так называемая диглоссия, при которой два языка — «высокий» и «низовой» — весьма строго делят сферы применения.

В западной части бывшей Руси, на территории сегодняшней Беларуси и Украины, ситуация была иной. В XIV веке эти территории стали частью Великого княжества Литовского. В отличие от Москвы здесь довольно рано возникла надрегиональная письменность на основе восточнославянских говоров3. Литовские правители использовали восточнославянский говор большинства населения и кириллический алфавит для управления своей огромной территорией. В XVI и в начале XVII века этот западный вариант восточнославянского — или, как бы мы сказали сегодня, его «беларуский» и «украинский» варианты — составил серьезную конкуренцию церковнославянскому, потому что он использовался не только для утилитарных целей, но и для переводов религиозных текстов, а главное — в ходе церковных диспутов. Этот язык современники называли «языком Руси» (руска мова) или «простым языком» (проста мова). «Простой» здесь ни в коем случае не означает то же самое, что «примитивный», а скорее то, что он был основан на народном языке местных жителей и таким образом противопоставлялся церковнославянскому. Эта эмансипация автохтонного «языка простых людей» очень похожа на те процессы, которые происходили с другими европейскими народными языками в XVI—XVII веках в ходе Реформации и Контрреформации.

В качестве термина для «простой мовы» в российских и в некоторых «классических» немецкоязычных источниках довольно часто используется проблематичное обозначение «западнорусский язык» (“westrussisch”), но в наше время в немецкоязычной среде предпочитают название «рутенский». Это обозначение отражает понимание, что речь не идет о неком подвиде русского. В Беларуси пользуются термином «старобеларуский», а в Украине — «староукраинский». Эти обозначения тоже не лишены недостатка, потому что «проста мова» в целом не может быть соотнесена ни с сегодняшним беларуским, ни с сегодняшним украинским, пусть даже некоторые тексты иногда демонстрируют больше сходства с диалектами областей, где сегодня распространен беларуский язык, а иногда с диалектами сегодняшних украиноязычных территорий. 

Рутенский литературный язык Великого княжества Литовского, как и само великое княжество, не дожил до наших дней. В конце XVII века он перестал использоваться в правосудии и государственном управлении, а свое значение начал терять еще раньше. Когда Великое княжество Литовское стало частью польско-литовского государства, а это случилось уже во второй половине XVI века, и культурно все больше ориентировалось на Польшу, культурно более привлекательный польский начал вытеснять рутенский литературный язык.

Современные литературные языки

На рубеже XVII и XVIII веков «в восточнославянском языковом ландшафте еще не просматривалось ничего из того, что мы сегодня обозначаем как беларуский, русский и украинский (в виде соответствующих литературных языков)»4. Люди говорили на своих говорах. В качестве языка письменности в Великом княжестве Литовском доминировал теперь уже польский, а в Русском царстве — по-прежнему церковнославянский. Петровские реформы дали начало острому конфликту, в ходе которого на протяжении всего XVIII века шел спор: взять ли за основу будущего русского литературного языка церковнославянский или народный язык. Современный литературный русский язык, постепенно формировавшийся в XVIII веке и закрепившийся в XIX веке, прежде всего в творчестве Александра Пушкина, в конечном счете представляет собой компромисс: в его основе — среднерусские говоры ближайших к Москве областей, но он также содержит многие элементы и свойства церковнославянского.

Современные украинский и беларуский литературные языки лишь немногим моложе. Как многие другие литературные языки, они являют собой плоды эпохи «национального пробуждения» XIX века.

Условия на старте у них были менее благоприятные, чем у русского: в этот момент область, где были распространены беларуские диалекты, стала частью Российской империи, область распространения украинского, в основном, тоже вошла в состав Российской империи, а чуть меньшая ее часть оказалась под властью Австрии. И все же здесь, в трудах таких писателей, как украинцы Иван Котляревский и Тарас Шевченко и беларусы Винцент Дунин-Марцинкевич и Францишек Богушевич, сформировались современные украинский и беларуский языки. Оба языка выросли из тогдашних украинских или беларуских диалектов, не делая больших заимствований из церковнославянского или рутенского языка периода раннего Нового времени5

Учитывая доминирование русского языка на этих территориях, беларуский и украинский литературные языки и в дальнейшем развивались, преодолевая большие сложности. В советскую эпоху предпринимались серьезные попытки вытеснить оба языка в пользу русского, «русифицировать» их, сделать более похожими на русский. Эта политика несомненно оставила свои следы в беларуском и украинском языках. Но так же несомненно и то, что они ни в коей мере не были продуктами развития русского языка. Когда о Киевской Руси говорят как об истоке русского языка и «русского мира», не упоминая беларуский и украинский, это не более чем терминологический трюк: а именно, использование слова «древнерусский» в качестве названия средневекового княжества и его языка, в котором не могло быть и речи о русском, украинском и белaруском, какими мы их знаем сегодня.

Еще один восточнославянский язык?

Можно удивиться тому, что на простой вопрос: «Сколько на свете восточнославянских языков?» слависты отвечают по-разному. Дело тут в том, что некоторые языковые формы выполняют больше коммуникативных функций, чем типичные диалекты, но меньше, чем их типичные, вполне сформировавшиеся литературные языки. Пример тому — русинский язык, который часто называют четвертым восточнославянским языком. На нем говорят в Карпатах, прежде всего в Словакии, в юго-западной Украине и в юго-восточной Польше, а после миграционных волн XVIII века — еще и в Сербской Воеводине. Воеводинский русинский довольно далеко продвинулся на пути к литературному языку. Карпатский русинский находится в другой ситуации: меньше других он развился в Украине, а сильнее всего — в Словакии. 


1. Критический обзор можно найти в Kappeler, A. Revisionismus und Drohungen: Vladimir Putins Text zur Einheit von Russen und Ukrainern // Osteuropa 2021:7, S. 67–76 
2.Moser, M. The late origins of the glottonym “русский язык” // Russian Linguistics, 2022, 46, Pp. 365–370 
3.Moser, M. Middle Ruthenian // Encyclopedia of Slavic Languages and Linguistics Online, Brill, 2020. 
4.Hentschel, G. Rußland, Weißrußland, Ukraine: Sprachen und Staaten der ‘slavischen Nachfolge’ von Zarenreich und Sowjetunion // Hentschel, G. (Hrsg.): Über Muttersprachen und Vaterländer: Beobachtungen zum Problemkreis von Sprache und Nation, Frankfurt, 1997. S. 211–240, здесь: S. 224 
5.Bieder, H. Herausbildung der Standardsprachen: Ukrainisch und Weißrussisch // Gutschmidt, Karl/Berger, Tilman/Kempgen, Sebastian/Kosta, Peter (Hrsg.): Die Slavischen Sprachen: Halbband 2, Berlin, München, Boston, 2014. S. 1412-1422 
Related topics

Франциск Скорина

Первопечатник и издатель Библии, предприниматель, Иоганн Гутенберг восточных славян,Франциск Скорина — знаковая фигура для культурной идентичности беларусов. Уроженец беларуского Полоцка, он был настоящим европейцем с уникальной судьбой. Марион Рутц рассказывает о человеке, который напечатал первую восточнославянскую Библию и основал первую в Великом княжестве Литовском типографию, которая в 2022 году отметила 500-летний юбилей. 

Gnose

Беларуская диаспора: обновленная солидарность

В первый же год после августа 2020 года до полутора сотен тысяч граждан Беларуси покинули родную страну из-за начавшихся репрессий. Многие из них начали новую жизнь в Украине, но вынуждены были уехать и оттуда – теперь из-за войны. Эти кризисные явления ускорили консолидацию беларуской диаспоры, история которой как политического движения насчитывает около сотни лет. Сегодня разветвленные международные сети диаспоры активно выступают за демократическую Беларусь.

more gnoses
Ein kurzer Augenblick von Normalität und kindlicher Leichtigkeit im Alltag eines ukrainischen Soldaten nahe der Front im Gebiet , © Mykhaylo Palinchak (All rights reserved)