Медиа

Бистро #11: Во всем виноват «Тройханд»?

Данные социологов показывают, что даже сейчас, через тридцать лет с начала приватизации, последовавшей за распадом СССР, большинство россиян остаются недовольны ее результатами. В 2017 году больше 70% опрошенных ВЦИОМ оценивали их негативно, от 31% до 43% выступали за пересмотр ее итогов. До сих пор в России приватизация ассоциируется с обесценившимися ваучерами, невыплатой зарплаты, массовыми увольнениями, финансовыми пирамидами и резким расслоением общества. 

В Восточной Германии после объединения с ФРГ тоже прошла приватизация. И опросы сегодняшних немцев лишний раз доказывают, что негативная оценка передела собственности — не чисто российский феномен. Те же 70% жителей бывшей ГДР полагают, что Ведомство по управлению госсобственностью, которое в начале 1990-х годов было уполномочено заниматься приватизацией, справилось со своей задачей не лучшим образом. Больше половины уверены, что из-за этого восток Германии до сих пор живет хуже запада.

«Декодер» попросил историка Мартина Беика объяснить, в чем сходства и различия приватизации в России и в Германии. Семь вопросов и семь ответов — просто листайте.

Источник dekoder
  1. 1. Приватизация 1990-х годов связана для многих россиян с очень тяжелыми воспоминаниям. Что о своей приватизации думают немцы?

    В Германии люди очень по-разному воспринимают этот период: в сознании западных немцев и молодежи, родившейся после 1990 года, он практически отсутствует, однако имеет очень большое значение для пожилых жителей востока страны. В их памяти сохранились массовые увольнения, закрытия предприятий и отток населения в 1990-х годах. Эти воспоминания предопределяют зачастую крайне негативное восприятие тех лет, а Ведомство по управлению госсобственностью, сыгравшее ключевую роль в реформе экономики, напрямую ассоциируется со всеми этими неприятными событиями. Это недовольство в ходе недавно прошедших в Восточной Германии выборов в ландтаги, пытались использовать как левые, так и правопопулистские партии. Существующие до сих пор различия востока и запада в уровне достатка, средней зарплаты и представленности на управляющих должностях подогревают миф о том, что капиталистический Запад «распродал» или вообще «колонизировал» ГДР. Все это привело к большой общественной дискуссии о достижениях и ошибках, допущенных в ходе объединения страны. Эта дискуссия началась в 2015 году и идет до сих пор. 

  2. 2. Было ли в Германии что-то аналогичное российской ваучерной системе? Как именно там было реализовано государственное имущество?

    Предложение о ваучеризации действительно обсуждалось в феврале 1990 года в ходе Центрального круглого стола ГДР, на котором представители оппозиции вели с членами коммунистического правительства переговоры о переходе к демократии. Опасаясь, что «народное имущество» могут захватить западные капиталисты или восточные партийные «бонзы», представитель оппозиции Вольфганг Ульман предложил как можно скорее создать «орган по доверительному управлению». В его функции должно было входить, во-первых, управление всей промышленностью ГДР, то есть почти 8500 заводами, на которых трудились четыре миллиона человек, а во-вторых, выдача населению Восточной Германии паевых сертификатов для демократизации системы «народной собственности». Члены последнего коммунистического правительства под председательством Ханса Модрова подхватили эту идею и создали Ведомство по управлению госсобственностью, но отказались от выдачи сертификатов (ваучеров), потому что хотели сохранить промышленный потенциал страны, чтобы использовать его как весомый аргумент в переговорах с правительством ФРГ.  

  3. 3. Какой способ приватизации был в итоге выбран?

    Через несколько месяцев было принято решение о создании валютного и экономического союза с ФРГ, то есть была выбрана другая схема: восточные немцы получали желанную западногерманскую марку в обмен на введение «социальной рыночной экономики», а для этого необходимо было немедленно приступить к приватизации государственного имущества. Эта задача была возложена на Ведомство по управлению госсобственностью, которым с лета 1990 года стали руководить опытные западногерманские управленцы и предприниматели во главе с Детлевом Роведдером. Девиз Роведдера гласил: «Приватизация — самый эффективный способ оздоровления». Именно поэтому Ведомство быстро принялось за работу, начало сокращать рабочие места и к концу 1992 года продало почти 80% всех предприятий — преимущественно западногерманским инвесторам. 

  4. 4. В России в результате приватизации возникла прослойка людей, которых стали называть олигархами. Было ли что-то подобное в Восточной Германии? Кому отошла «народная собственность»?

    Многие восточногерманские предприятия пребывали в состоянии экзистенциального кризиса: за долгие годы централизованной плановой экономики они стали слишком большими и неповоротливыми, наносили вред окружающей среде, страдали избыточностью штата и низкой производительностью труда, а ассортимент их продукции устарел. Вдобавок летом 1990 года они испытали еще одно финансовое потрясение: создание валютного и экономического союза привело к полному исчезновению внешнего и внутреннего рынка сбыта. Жители ГДР переключились на новые западногерманские продукты, а привычные торговые партнеры в Восточной Европе оказались неплатежеспособны из-за распада Советского Союза. В результате менеджеры Ведомства сделали ставку на быструю приватизацию, в первую очередь ориентируясь на известных инвесторов из ФРГ. Поэтому олигархический имущественный класс в Восточной Германии не только не сформировался, а скорее, наоборот: силы были неравны, восточным немцам не хватило ни капитала, ни идей, так что до 80% всех промышленных предприятий оказались в руках западных концернов.  

  5. 5. К каким последствиям привела такая приватизация?

    Она, конечно, способствовала уверенности в том, что Запад «скупил» ГДР, сделав многие восточные предприятия своими филиалами и руководя ими из старой штаб-квартиры. Восточные предприятия и сегодня менее заметны на рынке, хотя многим бизнесменам родом из ГДР все же удалось добиться впечатляющего успеха и в объединенной Германии. 

  6. 6. В России тема приватизации до сих пор одна из самых болезненных. А в Германии она тоже раскалывает общество?  

    Такие темы, как деятельность Ведомства по управлению госсобственностью, экономические реформы и события начала 1990-х годов, долгие годы не поднимались ни в науке, ни в обществе, ни в политике. Более того, складывалось впечатление, что в истории Германии 3 октября 1990 года случился хэппи-энд, хотя эту картину, конечно, портили многочисленные разочарования и ошибки. Интерес общества и ученых к этим вопросам резко возрос в 2015 году — прежде всего под влиянием правых популистов из партии «Альтернатива для Германии»,на востоке страны. Сохраняющиеся различия между востоком и западом сегодня уже невозможно объяснить исключительно особенностями истории ГДР, поэтому участники дискуссии все чаще обращаются к последующим событиям 1990-х годов и к историям тех, кто пережил эту переломную эпоху. 

  7. 7. Насколько политизированной остается эта тема? Применим ли к ней беспристрастный научный подход? 

     Для науки очень важно, что архивы постепенно открываются, а молодые историки все чаще обращаются к темам, которые долгое время находились как раз вне поля общественного внимания. Например, сейчас начинается публикация архивов Ведомства по управлению госсобственностью, а это 35 километров документации. Таким образом, в ближайшие годы нас ждет активная исследовательская работа, которая не должна ограничиться изучением истории Восточной Германии первой половины 1990-х годов. Важной задачей будет найти новые подходы к проблеме и продемонстрировать ее взаимосвязь с другими процессами, шедшими параллельно в Западной и Восточной Европе. Подобная научная рефлексия может внести свой вклад в преодоление границ между востоком и западом, сохраняющихся в общественном сознании. 

  8.  


Текст: Маркус Беик

17.11.2020

читайте также

Гнозы
en

«Не все было напрасно»: чем похожи и чем отличаются ностальгия по СССР и «остальгия» по ГДР

И ГДР, и Советский Союз занимали особое место в мире. Маленькую ГДР постоянно сравнивали с Западом из-за ее пограничного положения и наличия государства-близнеца. СССР, наоборот, был огромной коммунистической супердержавой. Обе страны исчезли с географической карты. Но ностальгия по прошлому в каждой из них стала принимать собственные формы. 

С распадом социалистического блока и восточные немцы, и жители бывшего СССР оказались в состоянии свободного падения. Но удар по бывшим гражданам ГДР оказался слабее: их подхватила система социальной поддержки уже объединенной Германии. Падение бывших советских граждан оказалось куда ниже, и их никто не подхватил. Пусть даже Россия считала себя правопреемницей Советского Союза, все равно она в мгновение ока лишилась статуса сверхдержавы, господствующего положения в Восточной Европе, рынков сбыта и репутации нелюбимого, но уважаемого босса. В отличие от других стран восточного блока в России граждане не могли возложить ответственность за разруху и беспредел на другое государство.

После 1989 года границы открылись и стены пали. Но оказалось, что у Востока совсем иные представления об истории, чем у Запада. В этих представлениях сталинизм играл более важную роль, чем национал-социализм (который называли фашизмом), а Холокост почти не упоминался. Кроме того, вскоре на поверхность стала выходить ностальгия, вызванная раздражением от новой жизни: только-только избавившись от диктатуры партии, граждане оказались лицом к лицу с взорвавшими общество приватизацией и «турбокапитализмом». Жизнь при социализме начала представать перед ними в выгодном свете1. Наполнение и суть ностальгических практик в разных странах отличалась2.

В постсоветской России государство оказалось неспособным выполнять свои обязательства перед гражданами: зарплаты и пенсии систематически не выплачивались месяцами. Подобного опыта кризиса 90-х восточным немцам удалось избежать. Зато в России не было толпы так называемых «бессервессис», которые пришли на места гэдээровских функционеров. В России на вершине теперь уже приватизированной власти остались все те же представители старой элиты или их дети. Представление о преемственности государства, стиля управления и коммуникации, а также роль авторитета станут очевидны любому, кто посетит сегодня российскую школу. Историческая политика по сей день остается государственной монополией. Российское руководство умело использует ностальгию как политический ресурс и все активнее стремится к тому, чтобы восстановить утраченный статус великой державы. 

Официально провозглашенные ценности против предметов повседневного быта

Ностальгическая тоска по «безопасному миру, справедливому обществу, настоящей дружбе, взаимной солидарности и общему благополучию, одним словом, тоска по идеальному миру»3 в России проявляется прежде всего в детских воспоминаниях, любимых блюдах и в официальной позиции государства по поводу главных ценностей — безопасности и солидарности. В Восточной Германии, напротив, эта тоска воплотилась в отношении к предметам повседневного быта. 

Особая роль материальной культуры возникла неслучайно. Наиболее стойким соперничество двух стран-соседок во времена холодной войны оказалось в мире вещей и товаров. Предметы повседневной жизни имели политическую коннотацию. Если западные немцы с сочувствием и пренебрежением воротили нос от гэдээровских товаров и их «Красивого единого дизайна» (так же называлась выставка 1989 года), то во всех социалистических государствах западногерманские товары считались высшим символическим капиталом. Этот фетишизм распространялся даже на представителей руководящей элиты: Брежнев ездил на «мерседесе», а семейства Хонеккеров и Мильке окружили себя в Вандлице западногерманскими стиральными машинами и японской электроникой. В это самое время их отчаявшиеся сограждане тайком листали передаваемый из рук в руки каталог одежды Neckermann, но лишь те, у кого были родственники в Западной Германии, могли надеяться однажды подержать товары с картинки в руках. 

Удивительно, как быстро витрины гэдээровских универмагов, наполненные нелюбимыми прежде товарами, превратились в объект тоски и трепетных воспоминаний4. И, напротив, менее удивителен тот факт, что потом западногерманская продукция не оправдала возложенных на нее ожиданий. Вожделенные фирменные товары очень скоро потеряли свою символическую ценность. Во-первых, они стали доступны в избытке; во-вторых, оказались слишком дороги; а в-третьих, качество тех вещей, которые можно было себе позволить, оставляло желать лучшего. Вскоре тоска по товарам из утраченного социалистического прошлого начала играть ту же роль, что еще недавно — страсть к западногерманским.

Однако такая зацикленность на вещах, то есть материальных объектах, оказалась сугубо восточногерманской особенностью, которая не нашла точного аналога в России. Это можно объяснить разными причинами.

В ГДР, в отличие от России, множество составляющих повседневной жизни — например, электроприборы, одежда, автомобили, документы — в одночасье стали непригодны. В ходе воссоединения Германии многие из привычных товаров исчезли с полок магазинов, потому что никто больше не хотел их покупать. На фоне этих радикальных перемен многие люди (в основном среднего возраста) начали собирать исчезающие предметы быта. 

Болезненный опыт с документами Штази

Предметы быта, прежде имевшие политическую коннотацию, приобрели новое, эмоциональное значение. Этому поспособствовал болезненный опыт, связанный с открытием архивов Штази. В последние годы ГДР ее граждане идентифицировали себя не с государством, а с отдельными и любимыми кругами общения, в которых царили социальное равноправие, дружба и солидарность. Однако, как выяснилось, как раз эти круги были полны секретными агентами Штази и активно использовались для взаимной слежки и доносительства. Это усиливающееся разочарование окончательно уничтожило иллюзии о нахваливаемой в ГДР солидарности. Не в последнюю очередь именно по этой причине практики эмоционального воспоминания сфокусировались именно на вещах5

Предметы быта стали олицетворять и символизировать социалистический опыт идентичности6. Коллекционируя их, бывшие граждане ГДР пытались вернуть себе контроль и право на интерпретацию произошедших перемен, создавая для своего самосознания и понимания итогов собственной жизни «временную капсулу».

В 90-х годах на полках бесчисленных частных музеев культуры ГДР скапливались старые телевизоры, магнитофоны и резиновые космонавты. Люди больше не хотели хранить у себя эти предметы, но и выбрасывать их — тоже. Музеи предложили решение: сдать их, как на кладбище. Там они сохраняли свое достоинство, оставались в своем роде полезными и передавали знание о культуре ГДР последующим поколениям. Не все было напрасно: здесь покоятся достижения жизни граждан ГДР7.

Мания коллекционирования, частная и официальная музеализация ГДР — то, что фундаментально отличает ностальгию по ГДР от ностальгии по СССР. В России не было того обесценивания биографического опыта, которое в полной мере испытали на себе граждане ГДР после 1989 года8. В постсоветской России материальные условия жизни менялись не так быстро. Здесь не было таких эпических персонажей периода воссоединения Германии, как радующаяся своему первому банану Зонен-Габи. Покупательная способность была ниже, а таможенные пошлины на западные товары — выше. К тому же приватизация предприятий проходила медленнее, так что советские производства работали дальше. «Волги» и «москвичи» все еще ездили по дорогам, а квартиры пожилых людей до сих пор обставлены советской мебелью. Предметы быта советского времени не сдавались в музеи, а использовались дальше в повседневной жизни.

Советские вещи: не музейные экспонаты, а предметы быта

Именно поэтому в постсоветских ностальгических практиках речь идет больше о символах, служащих спусковыми механизмами воспоминаний и эмоций: о блюдах советской кухни, изображениях и шлягерах. Бывшие граждане СССР до сих пор ищут «тот самый вкус» в новых вариантах любимых фирменных продуктов того времени. Такие продукты, как молочный шоколад «Аленка», индийский чай, советское мороженое (пломбир), торт «Птичье молоко», докторская колбаса или плавленный сырок «Дружба» часто были в дефиците, а теперь напоминают одновременно и о бесконечных очередях, и о солидарности в добывании дефицитных товаров. И, наконец, о государственной заботе о гражданах.

Через приготовление и потребление ностальгических блюд опыт может быть воплощен, заново пережит и разделен с другими. Телевизионный канал «Ностальгия», основанный в 2004 году, не только показывает любимые советские фильмы, но имитирует советский формат телевещания и даже структуру программ советского телевидения9. Самая известная советская певица Алла Пугачева все еще дает концерты. Да, предметы быта советского времени тоже играют определенную роль, но только в виртуальных реконструкциях «СССР 2.0» в интернете10 и в группах в социальных сетях (ЖЖ, ВКонтакте или Одноклассники)11.

Ностальгия по Советскому Союзу как мейнстрим

В основе постсоветских ностальгических практик, таким образом, лежат моральные ценности, такие как солидарность и доверие, которые были необходимы для поддержания жизненно важных личных связей и теперь тесно связаны с воспоминаниями о советской повседневной жизни. В России нет ведомства, аналогичного публичному архиву Штази, которое могло бы разрушить эту картину. Если масштаб доносительства в СССР был соизмерим с системой «неофициальных сотрудников» Штази, то информация об этом не была обнародована. Основные достижения Советского Союза вспоминаются до сих пор: победа во Второй мировой войне, успехи в освоении космоса, а также счастливое советское детство. У них более долгий «период полураспада», чем у тех успехов социализма на мировой арене, которых достигла ГДР. Имя Гагарина до сих пор известно всем, а героев ГДР, таких как Зигмунд Йен, уже забыли. Возможно, это связано также с тем, что разговоры о переменчивом феномене «остальгии» уже поутихли, в то время как ностальгия по СССР проходит различные стадии развития и остается на сегодняшний день мейнстримом и частью официальной исторической политики России.


1. сравн.: Nadkarni, Maya/Shevchenko, Olga (2004): The Politics of Nostalgia: A Case for Comparative Analysis of Post-Socialist Practices, in: Ab Imperio 2 (2004) 4, стр. 487-519 .
2. Todorova, Marija/Gille, Zsuzsa (изд., 2012): Post-communist Nostalgia, Oxford; Todorova, Marija (изд., 2014): Remembering communism. private and public recollections of lived experience Southeast Europe, Budapest 
3. Velikonja, Mitja (2009): Lost in Transition: Nostalgia for Socialism in Post-Socialist Countries, in: East European Politics and Societies 23 (2009) H. 4, стр. 535-551, здесь стр. 535 
4. Betts, Paul (2000): The Twilight of the Idols: East German Memory and Material Culture, in: The Journal of Modern History, Vol. 72, No. 3 (September 2000), стр. 731-765, здесь стр. 762 
5. Betts, стр. 744
6.Betts, стр. 734 
7. Bach, Jonathan (2015): Consuming Communism: Material Cultures of Nostalgia in Former East Germany, in: Angé, Olivia/Berliner, David (изд.): Anthropology and Nostalgia, New York, стр. 123-138., здесь стр. 734 
8. Corney, Frederick C. (2010): Remembering Communism in Modern Russia: Archives, Memoirs, and Lived Experience, in: Todorova, Marija (изд.): Remembering Communism: Genres of Representation, New York, стр. 237-252, здесь стр. 246-7 
9. Kalinina, Ekaterina (2014): Multiple faces of the nostalgia channel in Russia, in: View: Journal of European Television History and Cult 5 (2014) H. 3, стр. 108-118 
10.Morenkova, Elena (2012): (Re)Creating the Soviet Past in Russian Digital Communities: Between Memory and Mythmaking, in: Digital Icons – Studies in Russian, Eurasian and Central European New Media 7 (2012), стр. 39-66 
11.Примеры СССР 2.0 в Интернете: Vaš 1922–91 god roždenijaMuzej TorgovliŽizn' v SSSRIstorija SSSRRodina – Sovetskij SojuzNaša Rodina – SSSR!Rodina SSSRSSSR naša RodinaProekt SSSR 2.0. Еще один пример – снятый при господдержке документальный сериал «Сделано в СССР» (Sdelano v SSSR
читайте также
Gnose

Советский Союз и падение Берлинской стены

«Насколько мне известно, это вступает в силу немедленно... сейчас». Эти слова привели к штурму Берлинской стены. Ни Кремль, ни советское посольство в Восточном Берлине не были в курсе. Историческое решение об открытии стены поздним вечером 9 ноября было принято без согласования с советскими «друзьями». Ян Клаас Берендс о реакции Москвы на драматические перипетии 1989 года.

Gnose

Чем отличаются восток и запад Германии

«Мы – один народ», – скандировали демонстранты в ГДР перед падением Берлинской стены в 1989 году. 30 лет спустя различия между восточными и западными немцами остаются важнейшей темой общественных дискуссий о немецком воссоединении. Кого можно назвать восточным или западным немцем? И в чем заключаются характерные «восточногерманские» черты?

показать еще
Motherland, © Таццяна Ткачова (All rights reserved)