Медиа

Будет ли меньше расизма, если не говорить о «расах»?

Споры о словах — часто самые острые. Это видно, например, по дискуссиям о нужности или бессмысленности феминитивов в русском языке или по тому, как постепенно меняется сам язык разговора о сексуальной ориентации. Когда политкорректность теряет смысл?

В Германии такой спор возник в связи с движением #BlackLivesMatter. В этой стране не только проходят демонстрации против полицейского насилия и активно обсуждается, насколько эта тема на самом деле актуальна для Германии, но и вновь — с подачи «Зеленых» — встал вопрос об использовании слова «раса» в Основном законе. Вновь, потому что еще в 2010 году его поднимали «Левые».

«Не существует "рас", есть только люди», — объясняют в газете taz Роберт Хабек и Амината Туре из партии «Зеленых». Само использование слово «раса», считают они и их единомышленники, делит общество на категории, что противоречит Основному закону. Впрочем, за идею выступают не только зеленые и левые — поддерживают ее также либералы из Свободной демократической партии. Чтобы поправки были приняты, требуется две трети голосов членов Бундестага и Бундесрата

Возражая этой инициативе, депутат от правящего ХДС Матиас Мидельберг в интервью «Frankfurter Allgemeine Zeitung» отметил, что такие меры будут скорее «символическими» и не помогут решить проблему. Более того, отказ от слова «раса», продолжает Андреа Линдхольц из баварского ХСС, может только осложнить разговор о расизме — подобрать более адекватную замену будет трудно. 

Как термин «раса» попал в Основной закон Германии? Было ли в нем что-то заведомо расистское — и есть ли оно сейчас? Кристиан Гойлен, историк и профессор современной и новейшей истории университета Кобленц-Ландау, делает краткий экскурс в историю понятий. И комментирует главный аргумент сторонников замены слова — что слово «раса» заведомо маркирует людей.

Источник Geschichte der Gegenwart

Никто не хочет выглядеть расистом. Даже сами расисты. Слово «расист» не запишешь в резюме. И все же идеология расизма очень глубоко — может быть, глубже других — укоренена в мышлении, повседневности и в отношениях власти, существующих в современных обществах. Неравенство, которое она насаждает, и дискриминация, которую создает, сопровождали нас веками и за последние десятилетия не сдали позиций. Расистское мировоззрение находит место в ядре новых политических партий и движений, оно снова показывает себя — на словах и на деле. 

Официальный антирасизм, который страны «первого» и «второго» мира сделали основополагающим принципом после 1945 года — с крахом империализма, фашизма и национал-социализма, — состоял в том, чтобы провозгласить расизм преодоленным, а его «пережиткам» объявить войну. В таких выраженно гетерогенных обществах, как США, это привело к методичному выявлению дискриминации и призывам к «расовому разнообразию». В мнимо гомогенных обществах, подобных Германии, табу было наложено на саму идею «расы». Начиная с 1970-х годов и особенно с момента воссоединения немецкое общество — как и любое другое современное нам — больше не может считаться «гомогенным». Этому и противостоит новый расизм, который проявляется уже не только в бытовой дискриминации, но и в политических программах, в публицистике, полной расовой нетерпимости, и во вспышках насилия.

Понадобилось наяву увидеть расово мотивированное убийство в США, чтобы впервые за долгое время в Европе, и в Германии в частности, начались протесты против расизма. При этом в Германии за время существования Федеративной республики выработалась рефлекторная реакция, которая сильно влияет на сегодняшние дискуссии. В фокусе внимания не столько реально существующий сегодня расизм, сколько «все еще» живое наследие расизма давно прошедших дней. В СМИ преобладают призывы к тому, чтобы по аналогии со спонтанной «депьедестализацией» в США и Великобритании начать «зачистку» памятников колониализма или переименовать улицы, названные в честь Иммануила Канта, или вычеркнуть из Основного закона понятие «расы», которое «все еще» записано в третьей статье. В ответ на открытый, ничем не прикрытый расизм, в ответ на Фергюсон, Миннеаполис, Галле, Ханау, NSU, Тило Саррацина, «Альтернативу для Германии», движение PEGIDA и идентитаристов — в ответ на все это в Германии вновь и вновь повторяют кредо Федеративной республики: прежде всего необходимо осмыслить и преодолеть прошлое. 

«Изумление от того, что происходящее «все еще» возможно, — писал Вальтер Беньямин в 1940 году, — не служит исходной точкой познания. Разве только помогает понять, что та идея истории, на которую оно [изумление] опирается, больше не актуальна». Рассматривая расизм как нечто «все еще» не до конца изжитое, мы лишаем себя возможности увидеть подлинные причины его живучести и его опасную адаптивность. В качестве примера: нынешнее требование убрать понятие «расы» из Основного закона ФРГ прозвучало в тот момент, когда расизм давным-давно уже научился обходиться без этого термина. Небольшой экскурс в историю понятий «раса» и «расизм», возможно, поможет прояснить их взаимоотношения сегодня. 

Долгая история понятия «раса»

Понятие «раса» возникло на стыке Средних веков и Нового времени для обозначения, во-первых, кровного родства, а во-вторых — коллективного величия («благородства») династии, передающегося по праву рождения. В-третьих, этот термин способствовал созданию общественных иерархий. Категория «расы» приобрела особую значимость в эпоху Просвещения: она помогла, сохранив представление о разумности всего человечества, дать объяснение культурному и цивилизационному неравенству и неравноправию. Просвещение выстроило расы в иерархию по принципу этапов развития, от чего осталось сделать один шаг до современного расизма как легитимирующей идеологии. «Расовые» различия должны были объяснить фактическое неравенство между людьми, изначально созданными равными. Представление о «естественной» иерархии развития надолго обосновалось в западноевропейской мысли, пережило многие теории модернизации ХХ века и до сих пор широко распространено.

Тем временем добавилось еще одно важное обстоятельство. Вплоть до конца ХIХ века иерархические различия между расами считались данными от природы. «Естественное» превосходство белой христианской Европы не вызывало вопросов. Однако вместе с теорией эволюции распространилось такое понимание природы, согласно которому только по ходу развития и только в борьбе за выживание между «расами» прояснялось, какая раса предназначена для господства, а какая — для подчинения. И только от «расового смешения», «межрасовой борьбы» и «межрасовой войны», в соответствии с этим новым пониманием, зависело, кто в конце концов выживет и тем самым докажет свое превосходство. Эта идея поставила под сомнение прежнюю уверенность европейцев в отношении собственной и других рас. С тех пор в основу современного расизма положена паранойя: ненависть к чужому легитимизируется теперь не утверждением о своем естественном превосходстве, а, главным образом, фантазиями о гибели и самоуничтожении собственной цивилизации. 

Сегодняшний расизм тоже в существенной мере живет теми же гипотезами и выводами. Только одного не найти в нынешних изводах (во всяком случае, в Европе и Германии) — самого слова «раса». Со времен национал-социализма «исторический шлейф» и научная несостоятельность этого термина наложили на него табу, и с семидесятых годов ХХ века в немецкоязычном политическом дискурсе ему больше нет места. Большинство разновидностей расизма с тех пор стараются избегать понятия «раса». Вместо него появились концепции «культурной идентичности» и «культурного перенасыщения» «народа», или «нации», или «Запада» — нуждающихся в защите от Чужого. Однако отказ от понятия «раса» усилил главенствующую с конца XIX века идею, что именно защита Своего в борьбе против Чужого как раз и помогает понять, в чем же состоит «природная» ценность всего Своего.

Краткая история термина «расизм»

В сравнении с долгой историей «расы», «расизм» — совсем новое понятие. В исследовательском лексиконе он появляется не раньше 1930-х годов и применяется для критического обобщения мировоззрения и идеологии фашистских режимов Европы. Идеи, объединенные этим общим термином, привели к Холокосту — невиданному акту политического насилия. После этого термин «расизм» стал общим обозначением всех тех идеологий и практик, которые после победы над гитлеровской Германией многим хотелось считать искорененными. Однако вскоре выяснилось, что они без помех развивались в медленно распадающихся колониальных империях, в государствах с действующей поныне или действовавшей до недавнего времени «расовой» сегрегацией (ЮАР, США), а также в повседневной жизни большинства современных обществ. Так, «расизм» в 1960-х годах оказался главным объектом критики для антиколониального движения и движения за права человека в США, а также в антиимпериалистической агитации, распространившейся в ходе политических протестов и в рамках реформаторских движений того времени. 

В Германии этот период был недолгим, поскольку начиная с 1970-х годов дискуссия об отношениях немцев и «иностранцев» хотя и велась, но в основном считалось, что с крушением национал-социализма расизм здесь ушел в прошлое. К тому же очень укоренено было представление о том, что собственное национальное государство, хоть и разделенное политически, остается этнически и культурно гомогенно. Расизм считался явлением, типичным для других стран (таких как США и Южная Африка). Лишь после того как в начале 1990-х годов произошли напугавшие всех жестокие атаки на общежития для беженцев, о «расизме» стали говорить чаще. Но чтобы решительно поставить диагноз «расизм» всей Федеративной республике, от ее граждан по-прежнему требовалось большое внутреннее усилие.

Все изменилось, когда прогремела серия убийств, совершенных террористической группой NSU; Тило Саррацин опубликовал бестселлер «Германия. Самоликвидация»; партия «Альтернатива для Германии» отпраздновала первые успехи; начались уличные протесты движения PEGIDA; и, наконец, «волна беженцев» 2015 года показала истинные масштабы неприязни и враждебности по отношению к «приезжим» в немецком обществе. С тех пор сообщений о насилии на почве расизма и о растущем повседневном расизме становится все больше. 

Дебаты вокруг статьи 3 Основного закона ФРГ

Это вдохнуло новую жизнь в давнюю идею убрать термин «раса» из языка и прежде всего из антидискриминационной статьи №3 Основного закона. Обосновывается это тем, что прямо выраженная в ней убежденность в существовании «расы» сама по себе укрепляет расизм. Поэтому вместо «расы» предлагается использовать «этническое происхождение», или «расистские маркировки», или «расистскую дискриминацию».

Во времена, когда шла работа над Основным законом, понятие «раса» и представление о существовании разных «рас» не особенно оспаривались, а термин «расизм» почти не использовался. Этим объясняется выбор слова, на тот момент вполне нейтрального. Сейчас все наоборот: понятие «раса» потеряло всякое реальное содержание и политически на него наложено строгое табу, зато «расизм» описывает базовую проблему, которая существовала всегда и, прямо названная по имени, должна быть решена. Так что, на первый взгляд, предложение изменить статью 3 кажется вполне разумным — действительно, почему бы не изменить словоупотребление в соответствии с меняющейся общественной атмосферой? 

Но есть и доводы против. Например, можно спросить, действительно ли запрет расовой дискриминации, сформулированный в Основном законе, зависит от того, является ли сама категория, по которой дискриминируют, — то есть «раса» — научно признанной, а также понятной всем носителям языка. Ведь значение, смысл и реальное содержание таких понятий, как «народ», «нация», «этнос» или же «общество», «сообщество» и т.п., тоже в высшей степени спорны, а их семантика никак не может считаться общепонятной и незыблемой. Пусть даже «раса» — это умозрительная конструкция, но это не отменяет того факта, что она же на практике приводила и приводит к реальным, часто насильственным актам вражды. Привязан ли сам термин к реальной или вымышленной концепции, не имеет значения. Расизм не зависит от того, верит большинство ученых, политиков и граждан в существование «расы» или нет.

В пользу предложения вычеркнуть термин из Основного закона часто приводят аргумент, будто без понятия «раса» не бывает и расизма. Эта логическая связка может иметь опасные последствия, которые заметны уже сейчас по реакции в правопопулистских кругах. Член АдГ Штефан Бранднер сообщил в пресс-релизе: «Коль скоро расы существуют, то текущая редакция Основного закона не только вполне безукоризненна, но даже и единственная возможная, ибо в этом случае формулировка была выбрана правильно. Если же расы не существует, то, следовательно, нет и никакого “расизма”». Эта аргументация сродни шантажу: либо «расы» есть и тогда наша политика легитимна — либо «рас» не существует и тогда нам никто не может бросить упрек в расизме. Это весьма прозрачная политическая стратегия, и все же удаление понятия «расы» из третьей статьи Основного закона несет в себе принципиальную опасность, что все действия враждебного и дискриминационного порядка смогут успешно защищаться от обвинений в расизме, указывая на то, что никаких рас не существует (а значит — нет и никакого расизма). 

В любом случае, за дебатами о понятии «раса» в Основном законе должен последовать разговор о реально существующих формах и внутренних структурах расизма сегодня — именно потому, что понятием «раса» уже давно и вполне осознанно никто не пользуется. При этом нельзя забывать, что расизм — это далеко не только обращенная вовне идеология вражды (как часто думают), но еще и форма репрезентации коллективного Своего как имеющего особую биологическую и культурную ценность и потому нуждающегося в защите (не важно, упоминается при этом раса или нет). Именно поэтому статья 3 запрещает как негативную, так и позитивную дискриминацию. В ней не говорится, что расы существуют, — речь о том, что никто не должен ни получать преимущества, ни терпеть ущерб из-за своей «расы». В конце концов, ни привилегии, ни ущемление в правах не зависят от того, насколько корректно понятие «раса» и что под ним подразумевается. Речь идет о запрете на конкретное обоснование неравноправного обращения с людьми — обоснование, которое живет в головах у тех, кто такое обращение практикует, — неважно, говорят ли они о «расе», этническом происхождении, культуре, нации или о необходимости защищать собственную «идентичность». 

Итак, распространенное убеждение в том, что отказ от понятия «расы» поможет в борьбе с расизмом, вызывает сомнения. К тому же в новейших исследованиях культурологов и социологов в области изучения расизма речь не о том, что никаких «рас» не существует (по этому поводу ученые еще в шестидесятые годы прошлого века пришли к единому мнению), а о том, что идеология и практика расизма прекрасно обходится без понятия «расы». Вычеркиванием слова проблему не решить.

читайте также

Gnose

Любовь к ближнему: как христианские церкви Германии помогают беженцам

«Там, где государства не справляются, должны действовать церковные организации», – считают христианские богословы Германии. Теолог Наталля Василевич о том, как немецкие протестанты и католики организуют помощь беженцам. 

Гнозы
en

Изображая жертву: о культуре виктимности

«Политическая корректность опасна тем, что она возрождает племенное мышление» – «То, что вы называете политической корректностью, я называю прогрессом». Этот обмен репликами — фрагмент из недавней дискуссии между Джорданом Петерсоном и канадской журналисткой Мишель Голдберг. Коротко и емко, он наилучшим образом отражает суть сегодняшних дебатов по поводу меньшинств и их права голоса в современном обществе. 

«Все чувствуют угрозу»

«Все чувствуют угрозу; одни — от большинства, другие — от меньшинства. Те и другие при очень разных шансах на самореализацию страдают от страха перед неполнотой своего коллективного бытия», пишет немецкий социолог Хайнц Буде1. Действительно, самореализация, а не успешное «встраивание» себя в заранее заданные рамки, стала главным императивом сегодняшнего западного общества — «общества сингулярностей», как назвал его другой немецкий социолог, Андреас Реквиц2. Сегодня не только каждый индивид, но и многие группы претендуют на статус «особенных», стремятся определить себя через ту или иную уникальную идентичность. При этом, пишет Реквиц, как для отдельных людей, так и для целых сообществ стремление к оригинальности и неповторимости является не просто субъективно желанным, но и социально ожидаемым3. Как это ни парадоксально, но быть «уникальным» — это и значит соответствовать требованиям сегодняшнего образованного городского среднего класса.

Уникальность, неповторимость, оригинальность существуют не сами по себе, но, напротив, социально производятся и воспроизводятся. Их создают и конструируют социальные агенты — отдельные индивиды, организации, институты. И именно в процессе этого конструирования нередко возникает конфликт между группами, претендующими на то, чтобы быть особенно особенными, и опасающимися, что их право на самоопределение будет ограничено извне. Точно так же, как в дебатах между Петерсоном и Голдберг: одни чувствуют, что не могут произносить те или иные вещи вслух, а другие — что их не слышат. И те, и другие ощущают себя жертвами.

Сегодня принято стремиться к тому, чтобы быть уникальным и особенным. Возможна ли в таком обществе солидарность?  © Chris Murphy/flickr, CC BY-NC-ND 2.0

Действительно, сингулярность — уникальность —  к которой сегодня принято стремиться, нередко понимается как сингулярность пережитой  в прошлом или переживаемой в данный момент дискриминации. Женщины, темнокожие, мигранты, мусульмане, люди с теми или иными недугами: все чаще в публичных дебатах (таких, например, как #metoo или #faceofdepression) «особенность» жизненного опыта отдельных социальных групп сводится к особенностям насилия, этот опыт сформировавшего. Дискуссия о правах угнетенных групп ведется, как минимум, с послевоенных попыток осмысления Холокоста и колониальной истории, и с середины 1960-х годов приобретает глобальное значение. Однако за последние несколько десятилетий фокус этой дискуссии сместился с борьбы за всеобщие права человека на борьбу за права отдельных сообществ4

«Взгляды автора не соответствуют сегодняшним представлениям о роли женщин»

Нет никакого сомнения в том, что насилие и дискриминация действительно существуют (с этим согласился бы даже Джордан Петерсон – по его мнению, в сегодняшнем обществе дискриминируют белых мужчин среднего класса). Более того, насилие и дискриминация, действительно, могут в большой степени определять ход жизни многих людей. Вопрос, который волнует сегодня многих исследователей заключается не в том, насколько обоснованны притязания тех или иных людей, групп, сообществ на статус жертв. Нет, вопрос в другом: какого рода социальные отношения возникают вокруг статуса жертвы?

Отвечая на этот вопрос, социологи Брэдли Мэннинг и Джейсон Кэмпбелл говорят о формировании в западном обществе – в особенности, в США – так называемой «культуры виктимности». Эта культура, пишут Мэннинг и Кэмпбелл, породила целый ряд новых понятий и практик, призванных защитить хрупкое — особенное, уникальное — «я» от насилия мнимого или настоящего. В американских кампусах борятся с «микроагрессиями»: непреднамеренными, но оскорбительными с точки зрения жертвы, высказываниями. Микроагрессией может стать, например, комплимент женщине по поводу ее обуви или прически; ей может стать рэп в исполнении белого музыканта или китайское блюдо в столовой американского университета. Точно так же рассуждения Иммануила Канта об устройстве общества могут расстроить современных студентов — уже в 2008 году одно из изданий «Критики чистого разума» вышло с примечанием от издательства: «Взгляды автора не соответствуют сегодняшним представлениям о роли женщин и этнических меньшинств». Наконец, целый ряд институций — администрации колледжей, дирекции музеев, продюсерские фирмы — изгоняют провинившихся или подозреваемых в насилии личностей из публичного пространства. 

Культура виктимности породила и новую форму моральной иерархии, где жертва имеет первостепенное право на высказывание. Если не в судебном, то, как минимум в репутационном смысле, осуществилась смена фундаментальных презумпций: презумпция невиновности сменилась на презумпцию виновности — виноват, пока не доказано обратное. При этом решение о степени вины нередко принимает сторона, считающая себя жертвой, — в единоличном порядке.

Солидарность для 99% 

Характерной чертой культуры виктимности становится, по мнению некоторых критиков, так называемый «карцерный активизм», когда одни группы используют инструменты государственной власти для подавления представителей других. Так, некоторые феминистки критикуют активисток движения #metoo именно за их готовность «спустить собак» и «запереть в тюрьмах» тех, кого проще всего категоризировать как насильников — мужчин из социально уязвимых групп.

Культуру виктимности и общество сингулярностей критикуют как справа, так и слева, причем критики с обеих сторон задаются одним и тем же вопросом: не грозит ли нам новая форма тоталитаризма? Отличие в ответах на этот вопрос. Если консервативные мыслители считают что выход — в большей индивидуализации, в императиве личных достижений над социальными структурами, то левые критики культуры виктимности настаивают на том, что борьба с насилием, неравенством и дискриминацией должна вестись не отдельными группами, а совместными усилиями. Поиск солидарности — а не сингулярности — является единственным выходом из тупика, в котором отдельные сообщества борются за перераспределение привилегий в свою пользу, а не за общее благо. Именно на этих позициях стоит как ряд активистских движений (например, Unteilbar в Германии или феминистские забастовки huelga feminista в Испании), так и многие социологи, политологи, экологи, гендерные исследователи. 

«Феминисткам необходимо объединяться с другими анти-капиталистическими и анти-системными движениями, чтобы стать феминизмом для 99% человечества. Только объединившись с анти-расистами, экологами, защитниками трудовых прав и прав мигрантов, мы сможем победить неравенства и сделать нашу версию феминизма надеждой для всех остальных», — пишут в своем «Манифесте» социологи Чинция Арруцца, Тити Бхаттачарья и Нэнси Фрейзер5

«Белая привилегия — это марксистская ложь», а «исламофобия — миф, придуманный фашистами и используемый трусливыми политиками», настаивает Джордан Петерсон. Наоборот, девиз левых критиков идентитарной политики и культуры виктимности мог бы звучать так: «Сингулярности всех стран — объединяйтесь!». 


1.Bude, Heinz (2014) Gesellschaft der Angst. Hamburger Editionen. S. 142-143. 
2.Reckwitz, Andreas (2018) Gesellschaft der Singularitäten. Suhrkamp. 
3.Reckwitz, Andreas (2018) Gesellschaft der Singularitäten. Suhrkamp. S. 9. 
4.Ignatieff, Michael (2001) Human Rights as Politics and Idolatry. Princeton University Press. 
5.Arruzza, Cinzia; Bhatttacharaya Tithi; Fraser, Nancy (2019) Feminism for the 99%: Manifesto. Verso. NY. 
читайте также
Gnose

Советский Союз и падение Берлинской стены

«Насколько мне известно, это вступает в силу немедленно... сейчас». Эти слова привели к штурму Берлинской стены. Ни Кремль, ни советское посольство в Восточном Берлине не были в курсе. Историческое решение об открытии стены поздним вечером 9 ноября было принято без согласования с советскими «друзьями». Ян Клаас Берендс о реакции Москвы на драматические перипетии 1989 года.

показать еще
Motherland, © Таццяна Ткачова (All rights reserved)