Медиа

Новый «спор историков» о Холокосте

Движение Black Lives Matter (BLM), дискуссии о пересмотре колониального прошлого Запада, а также споры о современном институциональном расизме стали фоном для новых дебатов об истории в Германии. Главной темой стала политика Германской империи в ее африканских и тихоокеанских колониях. Сама по себе жестокость этой политики ни у кого не вызывает вопросов (так, в 1904–1908 годах немецкие войска практически истребили племена гереро и нама в Юго-Западной Африке, на территории сегодняшней Намибии) — проблемы начинаются в тот момент, когда кто-то заговаривает о том, что эти злодеяния были преддверием Холокоста, и особенно если сравнивает их друг с другом. Часть общественных деятелей и историков тут же восстают против таких сравнений, видя в них попытку оспорить одну из ключевых максим исторической памяти об уничтожении европейских евреев — беспрецедентный характер этого преступления.

Немецкий писатель и историк Пер Лео ищет в этом споре новую перспективу, актуальную для сегодняшнего дня. По его мнению, прямолинейно понятая идея, будто Холокост не имел ни аналогов, ни прецедентов, превращает его в своего рода изъян истории — не только ужасный, но и удивительный. Между тем современники тех событий хорошо знали, что такое геноцид, и, более того, отлично понимали, что попытка уничтожения целого народа жестоко нарушает любые нормы морали и политики. В этом они мало отличались от нас. И тем не менее допустили Холокост. Насколько современные немцы хорошо усвоили этот урок? «декодер» публикует расшифровку программы с участием Пера Лео на радио Deutschlandfunk.

Источник Deutschlandfunk

Холокост — это чудовищное и беспрецедентное злодеяние. Пожалуй, именно эта фраза в огромной степени определяет коллективную память немцев. Но она же может мешать разбираться с историческими и психосоциальными корнями Освенцима, предупреждает историк Пер Лео. Он призывает мыслить более глобально и изучать феномен Холокоста и памяти о нем в более широком ракурсе. 

35 лет назад берлинский историк Эрнст Нольте развязал бурную дискуссию, сравнив — в форме риторических вопросов — Холокост, то есть организованное нацистами промышленным способом массовое убийство европейских евреев, с советской системой ГУЛАГа. Философ Юрген Хабермас расценил это как «ревизионизм» и преуменьшение немецкой вины.

Нельзя поставить точку 

Целый год на страницах газет и в письмах в редакцию ученые, журналисты и писатели вели так называемый «спор историков». Консервативные историки, поддержавшие Нольте, поставили вопрос: до какой степени исследование деяний нацизма может или должно уйти в прошлое, — и это вопрос, безусловно, имел немалое политическое звучание. Даже тогдашний канцлер ФРГ Гельмут Коль говорил о «благе позднего рождения» как аргументе в пользу своей идеи о «духовно-нравственном развороте», который позволил бы больше не тащить на себе бремя вины за Холокост. 

Безуспешно, говорит историк Пер Лео на радио Deutschlandfunk: «На этот вопрос был дан однозначно отрицательный ответ. События прошлого не должны и не могут быть преданы забвению. Тогда сторонникам Хабермаса удалось сказать это четко и ясно, наперекор тенденции к нормализации национальной истории».

Допустимы ли сравнения с Холокостом?

В последний год мы все чаще становились свидетелями дискуссий, которые напоминают нам о том времени. Это не только попытки преуменьшить серьезность нацистских преступлений со стороны АдГ, вроде слов ее лидера Александра Гауланда о том, что 12 лет нацистского режима были «всего лишь каплей птичьего помета» в тысячелетней германской истории. По мере того как преступления Германии в бывших африканских колониях и на тихоокеанских островах все активнее проникают в немецкое историческое сознание, социологи и историки, в числе которых влиятельный теоретик постколониализма Акилле Мбембе, громче и громче заявляют, что эти преступления сопоставимы с теми, что были совершены под знаком свастики.

Мбембе, конечно, не стремится — как Гауланд сегодня или Нольте в 1980-х — к преуменьшению вины Германии. Тем не менее реакция на его выступление была ожесточенной: посыпался град обвинений в антисемитизме и ответных — в расизме.

Стоит ли считать релятивизмом попытку указать на связь между расистской идеологией, эксплуатацией и систематическими убийствами в колониальную эпоху и при гитлеровском режиме? Публичное обсуждение этого вопроса уже получило название «спор историков 2.0».

Существует ли «спор историков 2.0»?

В новой монографии «Слезы без скорби» (вышла в свет в июле 2021 года) Пер Лео тоже вспоминает дебаты 1986 года, но скептически относится к чрезмерно поспешным аналогиям между тогдашними и сегодняшними дискуссиями. Большую разницу историк усматривает в изменении национального самосознания. В 1980-х годах оно было «весьма однородным и сосредоточенным на национальной истории», считает он.

Более чем за 30 лет, прошедших после «спора историков», выросло несколько поколений, «которые биографически и мировоззренчески сформированы уже не наследием Третьего рейха», — доказывает Лео.

Миграция открывает новые перспективы

Германия теперь официально считает себя страной, открытой для иммиграции. Лео подчеркивает рост миграции главным образом среди мусульман и арабов. Но он также упоминает еврейскую миграцию из бывшего Советского Союза и из западных стран, а также молодых израильтян, которые именно в стране нацистских преступников нашли свой новый дом. Немало внимания он уделяет и внутринемецкой миграции бывших граждан ГДР.

«Эти неоднородные группы придерживаются разных точек зрения на историю вообще и на эпоху нацизма в частности, — говорит Пер Лео. — Задача сейчас в том, чтобы они вступили в конструктивный диалог, а возможно, даже в спор». Но без специальной подготовки и значительных усилий добиться этого не удается, констатирует историк.

Пример тому — попытка в дискуссиях о социально-психологических процессах, приведших к Освенциму и другим злодеяниям, свести вопрос к уникальности этих преступлений. Это явное упрощение. «Меня беспокоит не то, что делается упор на исключительности нацистских преступлений, а то, с какой легкостью заглушаются попытки разговора о связи колониальной истории с нацизмом».

Небольшая, но принципиальная разница

Лео также скептически относится к формуле «Never again» («Никогда больше»). В этом он следует Ханне Арендт, которая многие десятилетия назад говорила, что и в моральных категориях своего времени Освенцим «казался совершенно недопустимым». 

Разница может быть небольшой, но решающей. «Я думаю, мы все согласны, что нацизм несет ответственность за преступления против человечества в масштабах, о которых до этого никто никогда не помышлял. Но признать тот факт, что и тогда существовали принципы, cогласно которым эти действия нельзя было назвать ничем иным, кроме зла и лжи, — совсем не то же самое, что просто заявить: “Это случилось и не должно повториться никогда”». 

«Самообман и лицемерие в осмыслении прошлого»

Такой подход фиксирует нас на тяжелом историческом событии и создает «боязнь повторения» — некую культуру памяти, в которой доминирует страх. Но страх не бывает хорошим советчиком. «Куда полезнее, чем говорить о необъятном и нерешаемом “Больше никогда”, было бы продолжать изучать тот период», — отмечает историк.

Но именно это затруднено «теорией беспрецедентности». В этом способе осмысления прошлого «очень много самообмана и лицемерия», здесь есть «тенденция встать на “праведную сторону истории”, упиваться гордостью состоявшегося демократа и навсегда перестать задаваться вопросом, какое отношение лично ко мне имеет нацизм».

Это пробуждает дух протеста. Соавтор книги «Mit Rechten Reden» («Как говорить с правыми») полагает, что это порождает весьма удобный для «новых правых» аргумент, и они умело его используют.

Больше спорных тезисов, больше глобальных перспектив

То, что поначалу может показаться провокацией, атакой на «теорию беспрецедентности», Пер Лео воспринимает как попытку расширить и сделать более глобальными изучение Холокоста и культуру памяти о нем. Лео видит удачный пример такого подхода в речи президента Германии Франка-Вальтера Штайнмайера в день памяти о вторжении вермахта в Советский Союз: «Он акцентировал внимание на жертвах среди мирных советских граждан. Это существенно помогало осмыслению событий». 

Вслед за историком Питером Новиком Лео считает, что, изучая прошлое, мы не должны бояться разнообразия возможных углов зрения: «Если мы действительно хотим учиться у прошлого, то оно должно предстать в своей полноте и запутанности. Если же мы будем ждать от него только вдохновляющих нас посланий, то ничему не научимся», — говорит Лео.

«Эта довольно парадоксальная формулировка мне очень нравится, потому что обучение здесь понимается как процесс. Когда проясняется различие между настоящим и прошлым, тогда начинается и продуктивная работа над историей».

читайте также

Гнозы
en

Бабий Яр: что немцы помнят о Холокосте на территории СССР и стран Балтии

Память о Холокосте в Германии связана прежде всего с Освенцимом. Образы этого лагеря — например, рельсы, ведущие к баракам, — заставляют немедленно вспомнить об истреблении европейского еврейства; среди миллионов людей, которые ежегодно посещают мемориал в Освенциме (музей Аушвиц-Биркенау), много индивидуальных путешественников и туристических групп из Германии. Места резни на территории бывшего СССР и в странах Балтии не вызывают и толики подобного интереса. В Германии практически забыты бесчисленные ущелья и леса Литвы, Украины, Беларуси и западных областей России, где шли массовые убийства. Но почему?

НЕМЕЦКАЯ ВЕРСИЯ

В Германии не забывают об убитых евреях Польши, а также Западной и Юго-Восточной Европы в немецких концлагерях; куда меньше помнят об истреблении советских и балтийских евреев. Но и культура памяти об Освенциме и о Холокосте как таковом также возникла не сразу.1

Память о Холокосте после Второй мировой войны

Тема Холокоста далеко не сразу после войны стала частью политической культуры Германии. Напротив, многие нацисты сделали карьеру в послевоенной ФРГ; а общество долгое время не порицало преступлений нацизма. В ГДР значительное число убийц-немцев предстало перед судом — но государство позиционировало себя как антифашистское, отвергая всякую связь с нацистским режимом. В отличие от ФРГ, в ГДР политические элиты были скорее готовы признать преступный характер войны, которую Германия вела на Востоке, в том числе и по личным мотивам, — но и там в официальных исторических нарративах послевоенного периода для Холокоста места не находилось. Только начало юридической переоценки нацистской эпохи в конце 1950-х и в 1960-х годах заставило западногерманское общество обратиться к этой теме. Среди наиболее важных процессов — громкий суд над Адольфом Эйхманом в Иерусалиме (1961) и франкфуртские процессы по Освенциму в последующие годы.

Однако к началу 1970-х интерес общественности снова угас и с новой силой поднялся только в конце десятилетия, когда в Германии показали американский телесериал «Холокост — история семьи Вайс». В следующем десятилетии были предприняты решающие шаги, которые и сформировали современный подход Германии к теме Холокоста. В речи, произнесенной 8 мая 1985 года, федеральный президент Рихард фон Вайцзеккер впервые назвал окончание войны освобождением, а не поражением, и почтил память различных групп жертв. В так называемом «споре историков», который велся в 1986 и 1987 годах на страницах немецкой прессы, победили те, кто рассматривал ответственность за Холокост как основу идентичности ФРГ. 

Политики в определенной степени последовали совету историков: с 1996 года 27 января стало Днем памяти жертв нацизма. В этот день в 1945 году Красная Армия освободила лагерь смерти Освенцим (Аушвиц-Биркенау) — так что и выбор этого дня подсказывает, что для общественной памяти Германии именно Освенцим стал символом Холокоста. Это нашло отражение и в формуле «Освенцим не должен повториться никогда» (Nie wieder Auschwitz).

Тот факт, что сам Освенцим не был забыт, изначально был обусловлен усилиями бывших польских заключенных. В 1947 году по их инициативе был создан музей. Первоначально он был задуман прежде всего как коммунистический мемориал польского сопротивления, но в 1960-е годы музей приобрел международный статус благодаря серии «национальных выставок», курируемых странами, откуда происходили жертвы преступлений. ГДР отвечала за оформление немецкой экспозиции, которую можно увидеть и сегодня. Наконец, в 1968 году впервые была показана выставка, посвященная убийству евреев.

Без места

Для немецкого общества не существует символа истребления советских евреев, сравнимого с образом Освенцима. Если об этой странице Холокоста что-то и знают, то прежде всего о массовом убийстве в Бабьем Яру2, совершенном членами СС, военнослужащими вермахта и сотрудниками немецкой полиции совместно с украинскими сообщниками 29 и 30 сентября 1941 года возле только что захваченного Киева. За два дня они расстреляли более 33 000 евреев. Это крупнейшая резня за все время Холокоста показывает, что главную роль в преступлениях Германии на советской земле сыграл вермахт.

Есть несколько причин, по которым многие подобные места — например, Дробицкий Яр под Харьковом и IX форт в Каунасе — почти неизвестны в Германии. Во-первых, жертв Холокоста на территории Советского Союза и аннексированных им областей немцы и их подручные часто не отправляли в газовые камеры, а расстреливали сразу после захвата города или села. Лагеря тоже существовали (можно назвать Малый Тростенец в Беларуси), но не в таких масштабах, как в оккупированной Польше. Бесчисленные места преступлений, часто расположенные на окраинах небольших городов, просто физически исчезли, заросли лесом и травой. Кроме того, еще в начале 1942 года штандартенфюрер СС Пауль Блобель получил приказ устранить следы немецких преступлений, особенно в Польше и Украине.

Во многих случаях сделать это не удавалось. Но после 1945 года советское государство не поощряло память о том, что происходило в этих местах во время Второй мировой войны, — в отличие от польского правительства, которое сохранило память об Освенциме. В Советском Союзе воздвигали монументальные памятники, прославлявшие победу в Великой Отечественной войне и героизм советских людей. Эта культура памяти не оставляла места для тех, кто находился во власти немцев и их подручных, тех, кто не имел возможности защищаться.

Без голоса

Люди со всей Европы, выжившие в Освенциме, писали и рассказывали о пережитом. Их голоса постепенно становились достоянием общественности. Яркий пример этого — итальянский писатель Примо Леви, чье произведение «Человек ли это?» было опубликовано в Германии в 1958 году. Кроме того, некоторые из тех, кто выжил и говорил по-немецки, регулярно выступали публично как свидетели истории. Советское еврейство было лишено подобного голоса. Это еще одна причина, по которой трагедия евреев из СССР и стран Балтии менее известна в Германии по сей день. 

Свидетельств не хватало, потому что очень мало кому удавалось выжить при массовом расстреле. Кроме того, сыграла роль советская маргинализация еврейских нарративов. Отчасти она связана с антисемитизмом, распространенном в Советском Союзе, — но основная причина в том, что специфика еврейского опыта не вписывалась в господствующее представление о советских народах, равно пострадавших от немецких фашистов. Если в 1943 году еще мог выйти очерк Василия Гроссмана «Украина без евреев»3, то после войны таким текстам уже не было места.

Очерк, который Гроссман написал, когда в качестве военкора рассказывал о продвижении Красной Армии на Запад, ярко демонстрирует контраст между опытом украинцев и опытом евреев. Украинскому народу пришлось оплакивать бесчисленных жертв немецкой оккупации: «Ни в одном украинском городе или селе нет такого дома, где бы вы не услышали негодующего слова о немцах, где бы за эти два года не были пролиты слезы, где бы не посылали проклятий немецкому фашизму; нет дома без вдов и сирот. Эти слезы и проклятия впадают притоками в большую реку народного горя и народного гнева — днем и ночью плывет ее страшный и скорбный гул под украинским небом, почерневшим от дыма пожаров». 

Но среди украинского населения, пишет он, остались те, кто мог рассказать свои истории. Уникальность преступления против евреев заключалась в том, что они были уничтожены «только потому, что были евреями». Он пишет об истребленных, опустевших деревнях: «Но есть на Украине села, в которых не слышно жалоб, не видно заплаканных глаз, где тишина и покой, и я подумал, что так же, как молчат козары, молчат на Украине евреи. Нет евреев на Украине. […] Народ злодейски убит». 

Кроме того, атмосфера холодной войны осложняла выжившим советским евреям и их потомкам путь к западной общественности. Роман-эпопея «Жизнь и судьба» Гроссмана, в котором он так впечатляюще описал гибель еврейского населения СССР, был опубликован в Германии только в 1984 году — с большим риском, после того как он стал жертвой цензуры в Советском Союзе4.

Без внимания

Но и на те немногие голоса, которые все же прозвучали, в Германии не обращали особого внимания. Так было, например, с артисткой Диной Проничевой, одной из немногих, выживших в Бабьем Яру. Она выступала как свидетельница на процессе против Куно Каллсена и нескольких других эсэсовцев, когда они отвечали за свое участие в убийствах на окраине Киева перед западногерманским судом в Дармштадте. 29 апреля 1968 года она рассказала о пережитых ею чудовищных событиях, но немецкая общественность не проявила особого интереса. Только местная газета Darmstädter Echo отозвалась подробной статьей5. Другие свидетельства, опубликованные позже в ФРГ, например, дневник писательницы Марии Рольникайте о Вильнюсском гетто, практически неизвестны в Германии по сей день6.

И здесь мы подобрались к еще одной причине, по которой убийство советских евреев занимает так мало места в политике памяти Германии, — к вытеснению своей вины. Война против Советского Союза следовала иной логике, чем война на западном фронте. Антибольшевизм нацистов сохранился в ФРГ в форме нового республиканского антикоммунизма в контексте западной интеграции. По окончании войны принято было говорить о «походе на Россию», а большинство солдат не считали себя преступниками, хотя вермахт с самого начала вел настоящую войну на уничтожение. Воспоминания о войне на Востоке были сфокусированы на «Сталинградском мифе» о страданиях немецких солдат, преданных собственным руководством в сталинградском котле. Этот миф перекрывал другие аспекты войны, о которых виновные, как правило, молчали даже в своих семьях7. В Германии сильна была вера в то, что вермахт (в отличие от СС) был «чист» и не участвовал в Холокосте. О чем свидетельствуют публичные протесты и в целом крайне эмоциональная реакция, с которой были встречены выставки Гамбургского института социальных исследований в 1995-1999 и 2001-2004 годах. Там были представлены документы, доказывающие ведущую роль немецких вооруженных сил во множестве преступлений в Восточной Европе — включая Холокост8.

Свести память о попытке уничтожить еврейство Европы к памяти об Освенциме было во многом удобно: таким образом круг преступников можно было ограничить эсэсовцами, занимавшимися усовершенствованием технологий безликого массового убийства в лагерях. Выставки, посвященные вермахту, подкашивали этот нарратив, показывая тесную связь между войной на уничтожение и Холокостом, в том числе и на территории СССР. Они заставили широкую общественность пересмотреть свои взгляды — однако правые и консервативные круги не были готовы к этому даже в 1990-х и начале 2000-х годов. Даже тогда они выступали против того, чтобы найти преступлениям вермахта место в политике памяти.

Восприятие войны с Советским Союзом в Германии продолжает меняться. По случаю восьмидесятой годовщины нападения на СССР федеральный президент Франк-Вальтер Штайнмайер произнес речь, которая привлекла большое внимание прессы. Он указал на невероятные масштабы войны на уничтожение на восточном фронте и отметил, что многие ее события до сих пор слишком малоизвестны в Германии. При этом он упомянул и расстрелы еврейского населения на оккупированной немцами территории Советского Союза9. Остается надеяться, что в ближайшие годы представления жителей Германии о Холокосте перестанут ограничиваться Освенцимом и другими концлагерями.


1.Hansen I. "Auschwitz: Never Again!" The Creation of a Symbol and the Everyday Life of a Memorial Site 1945–1955. Göttingen, 2015 
2.Относительная известность Бабьего Яра подпитывается разными источниками. Во-первых, расстрел фигурировал во второй серии американского телесериала «Холокост — история семьи Вайс», который транслировался в Германии в январе 1979 года по центральному телеканалу ARD. Во-вторых, немецкоязычная писательница Катя Петровская несколько лет назад снова напомнила об этом преступлении широкой публике: в повести «Возможно, Эстер», за которую  она получила престижную премию Ингеборг Бахманн в 2014 году, она пишет о своей прабабушке, которая была убита в Бабьем Яру. 
3.Очерк был опубликован в московской ежедневной еврейской газете «Эйникайт» («Единство») в двух номерах (за 25.11.1943 и 2.12.1943) на идише. Газета была закрыта в 1948 году. Перевод с идиша на русский Рахили Баумволь можно прочесть здесь [доступ: 24.9.2021]. 
4.Полная версия, которая была опубликована только в 2007 году, вызвала больший ажиотаж в немецкой прессе. 
5.Статья «In der Grube den Fangschüssen entkommen. Erste russische Zeugin berichtet im Kommando-Prozeß über das Massaker bei Kiew», Darmstädter Echo, 30.4.1968, S. 8; также в журнале Osteuropa, 71, 1–2 (2021), S. 59–61. Только в 2021 году ее показания были полностью напечатаны в немецком переводе: «Aussage der Zeugin Dina Proničeva, Kiew»: Osteuropa, 71, 1–2 (2021), S. 47–57. Об истории ее показаний см. в том же журнале: Berkhoff. K.S. Aussage in der Heimat der Täter. Dina Proničeva im Callsen-Prozess. Osteuropa, 71, 1–2 (2021), S. 41-46. 
6.Morina C. Legacies of Stalingrad: Remembering the Eastern Front in Germany since 1945. Cambridge, 2011. 
7.Wette W. Stalingrad. Mythos und Wirklichkeit einer Schlacht. Frankfurt a. Main, 2012. 
8.Hartmann C., Hürter J., Jureit U. Verbrechen der Wehrmacht. Bilanz einer Debatte. München, 2005. 
9.Выступление федерального президента Франка-Вальтера Штайнмайера 18 июня 2021 года в Берлине переведено на русский язык [последний доступ: 24.9.2021] 

Подготовка этой публикации сделана при поддержке:

 

 

 

 

При содействии Совместной комиссии по изучению новейшей истории российско-германских отношений

 

 

читайте также
Gnose

Остарбайтеры

Среди забытых жертв национал-социализма — «остарбайтеры», граждане Советского Союза, депортированные во время войны на принудительные работы в Германию. Даже сегодня, 75 лет спустя, их судьба в тени забвения.

Gnose

Пакт Гитлера–Сталина

23 августа 1939 года гитлеровский министр иностранных дел Иоахим фон Риббентроп и сталинский нарком иностранных дел Вячеслав Молотов подписали в Москве договор о ненападении между Германией и Советским Союзом. Пакт Молотова-Риббентропа, в западной традиции именуемый пактом Гитлера-Сталина, заложил основу для начала Второй мировой войны в Европе.

показать еще
Motherland, © Таццяна Ткачова (All rights reserved)